«Кровавое воскресенье» в воспоминаниях И.Е.Мокина
9 января 1905 г. в Петербурге
Из воспоминаний И.Е.Мокина
Исторический архив. 2005. № 6. С. 4-9.
Автор публикуемых воспоминаний Иван Егорович Мокин (1887-1979) родился в семье крестьянина-бедняка деревни Егна Весьегонского уезда Тверской губернии. С восьми лет пас овец в деревне, помогал отцу по хозяйству, в тринадцать — поступил учеником переплетного отделения типографии на Думской улице в Петербурге. В 1905 г. работал переплетчиком на Выборгской стороне в Правлении «Братьев Нобель». 8 января вместе с другими рабочими подписал петицию царю и на следующий день был на Дворцовой площади, бежал от казаков, стрелявших в мирных демонстрантов. Этим событиям, во многом предопределившим последующее участие Мокина в революционном движении, и посвящен его бесхитростный рассказ.
Приведем краткие биографические сведения об авторе воспоминаний. Осенью 1905 г., будучи в родных краях, Иван Егорович призывал крестьян не платить подати. Ни к одной из политических партий ни тогда, ни позже он не примыкал, считал себя анархистом—индивидуалистом, последователем немецкого философа Макса Штирнера и французского левого прудониста, участника Парижской коммуны Луи Эжена Варлена (систематического образования Мокин не получил, но с юных лет много читал, после 1903 г. стал завсегдатаем Лиговского народного дома графини С.В.Паниной, которая его хорошо знала и неизменно поддерживала в стремлении к самообразованию). Весной 1906 г. он уехал в Рыбинск, затем в Сормово. Возвратившись в Петербург, сблизился с Павлином Виноградовым, другими земляками, недовольными существующими порядками. За распространение революционных прокламаций 14 января 1914 г. в квартире Мокина был произведен обыск. Лишь мобилизация в армию в связи с начавшейся Первой мировой войной спасла его от тюрьмы.
В конце апреля 1917 г. Мокин был освобожден от военной службы по состоянию здоровья. Вскоре после приезда на родину крестьяне избирают его в во-лисполком, в декабре 1917 г. он становится председателем волисполкома, а с 28 января 1918 г. — членом Весьегонского уездного исполкома. «Четырехэтажный комиссар», как в шутку называли его друзья (Мокин исполнял обязанности комиссара по чрезвычайному обложению, торговли, труда и промышленности), выполнял множество ответственных поручений исполкома: занимался оборудованием в городе типографии, организацией издательского дела, собиранием экспонатов для открывшегося в Весьегонске 1 мая 1919 г. краеведческого музея. Участвовал он и в привлечении к советскому строительству местных предпринимателей. Опыт весьегонцев в этом отношении отметил В.И.Ленин в статье «Маленькая картинка для выяснения больших вопросов». На Тверском губернском съезде Советов Иван Егорович был избран членом губисполкома, где в 1920-1921 гг. возглавлял топливный отдел.
Впоследствии Мокин трудился (вплоть до выхода на «трудовую пенсию» — персональную он так и не получил) в московских типографиях, выполнял переплетные работы в Военно-воздушной академии имени Н.Е.Жуковского, начальником которой до ареста в 1938 г. был его земляк А.И.Тодорский, автор известной книги «Год — с винтовкой и плугом». /4/
Воспоминания Мокина о первых годах советского строительства в Весьегонском уезде были опубликованы в журнале «Исторический архив» (1958. № 4). Несомненный интерес представляют его воспоминания о художнике И.Я.Билибине, депутате Государственной думы двух созывов П.П.Гронском, народной просветительнице А.В.Бачмаповой, много сделавшей для населения Макаровской волости Весьегонского уезда.
Рукопись Мокина о событиях 9 января 1905 г. в Петербурге, датированная 7 января 1965 г., хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), в фонде Р-9577 (Собрание отдельных поступлений документов личного происхождения). Рукопись была подарена автором Н.С.Зелову, который передал ее в 1977 г. в ЦГАОР СССР (ныне ГА РФ).
Биографические документы, книги из личной библиотеки, фотографии Мокин завещал Весьегонскому краеведческому музею. Внучка участника трех российских революций, кандидат медицинских наук И.М.Борисова, в 1979 г. передала в музей его личные вещи, портрет, написанный в 1960 г. московским художником, весьегонцем М.Я.Рыбиным.
Свыше 40 лет назад судьба свела авторов настоящей публикации, в то время начинающих историков и архивистов, с Иваном Егоровичем. Несмотря на преклонный возраст, он был по-прежнему бодр и энергичен, живо откликался на все происходящее у нас в стране и за рубежом. Его яркие рассказы о России начала XX века, революционном движении существенно отличались от их официальной трактовки в советской историографии. В полной мере понять и оценить это мы смогли лишь много лет спустя.
Публикацию подготовили Н.С.ЗЕЛОВ и доктор исторических наук А.А.ЧЕРНОБАЕВ.
И.Е.Мокин
Накануне 9-го января 1905 года выработанная заранее на фабрично-заводских собраниях петиция зачитывалась перед рабочими и подписывалась ими. В этой петиции, которая была обращена к царю, была выражена просьба об ограничении рабочего дня, увеличении оплаты труда и о других материальных улучшениях. При подписании петиции нас, рабочих, в том числе и меня, предупредили, что 9-го января, в воскресенье, предстоит массовое выступление на площадь к Зимнему дворцу для передачи петиции лично царю. При этом нам было предложено предварительно сходить в баню и пойти на Дворцовую площадь в чистой одежде, не имея при себе никакого оружия и даже тросточек. Этим преследовалось придать выступлению народной массы, с внешней стороны, мирный характер. Так как не было уверенности в том, что царь благожелательно отнесется к выступлению и в гневе предпримет разгон толпы, нас, рабочих, предупредили, чтобы мы были готовы к смерти.
Петицию я подписывал в 11-м отделении собрания фабрично-заводских рабочих на Дегтярной улице, т.к. жил я близко, а именно Пески, 5-я Рождественская улица (теперь Советская).
9-го января, в воскресенье утром, часов в 8, пришел на квартиру ко мне товарищ-земляк, тоже переплетчик, Бурыгин Георгий Петрович, и мы вдвоем с ним пошли. Вышли к Знаменской церкви и по Невскому /5/
пошли в сторону Адмиралтейства. На углах пересечений улиц горели костры из дров, и тут находились солдаты небольшими группами, грелись у костров, а ружья были поставлены в козлы.
Движения по Невскому в это время было мало и мы шли совершенно спокойно. Когда прошли Невский, выходящий к Александровскому саду, мы подошли к стороне, которая выходит на Дворцовую площадь, и встали у решетки. По тротуару изредка шли люди и кое-где стояли у решетки сада. Мы увидели, что у Зимнего дворца и на площади около колонны стоят войска — пехота, кавалерия, походные кухни, но это все вдали, а близко у сада не было поставлено ни одного военного. Товарищ Бурыгин предложил мне пойти пообедать; я ответил, что денег у меня нет, а с собой захватил французскую булку. (Одет я был в плохоньком поношенном демисезонном пальто). Бурыгин сказал, что у него деньги на обед имеются, повел меня на Гороховую улицу, где находилась греческая кухмистерская. Когда мы обедали, услыхали сообщение публики, заходившей в кухмистерскую, о том, что из-за застав, с Васильевского острова, Выборгской и других сторон солдаты не пропускают народ ко дворцу. Быстро пообедав, мы с тов. Бурыгиным пошли к Александровскому саду, где уже скопилось много народа. Мы вынуждены были окольным путем пройти к арке Главного штаба; пройдя арку, мы вышли на Дворцовую площадь и остановились у здания Певческой капеллы, где уже было много народа. Напротив нас на площади стояла спешенная кавалерия (кавалергарды), одетая в медные латы и носившая медные кивера-каски.
Около 10 часов утра к нам стали подходить офицеры и уговаривали нас разойтись по домам. Мы им отвечали, что пришли для передачи лично царю петиции. Несмотря на это, офицеры неоднократно повторяли уговоры — разойтись по домам; все это носило пока мирный характер. В народе, между собой, мы говорили о том, что если солдаты будут на нас нападать, мы ляжем на землю.
В два часа дня послышались первые залпы по Александровскому саду. Офицеры отошли от нас к солдатам, кавалерия села на лошадей, горнист протрубил атаку, и тут же кавалерия выхватила шашки, вскачь понеслась на нас.
Меня, Бурыгина и многих других обуял страх, мы побежали по направлению к Миллионной улице. Обернувшись, я заметил, что часть людей легла. Мы, в количестве восьми человек, забежали в проулок, называвшийся Лебяжьей Канавкой, а там стояли несколько десятков городовых и дворников. В это время из находившихся среди нас двоих хорошо одетых мужчин один заметил, что ему удалось увернуться от удара шашкой. Между тем мы видели, что пальто этого человека было рассечено на спине, причем пострадало только сукно. Вдруг появился офицер, торопливо прошел мимо нас в направлении площади; молодой человек с рассеченным пальто, увидя, что около нас валяется полено, схватил его и со словами: «Вот, я его сейчас» порывался бежать вдогонку за этим офицером, но тут пожилой товарищ сзади остановил его и говорит: «Коля! Коля! Что ты делаешь? Опомнись» и Коля опустил по/8/лено. Эту картину видели и слышали городовые и дворники, но никто из них не сказал нам ни слова. Мы, все восемь человек, пошли к выходу из этого проулка (Лебяжьей Канавки) к Миллионной улице и вышли на Конюшенную улицу. На Конюшенной мы подошли к пешеходному мостику, где находились люди. Будучи в раздраженном состоянии, мы поломали перила мостика, но стоявшие здесь городовые и дворники ничего против нас не предпринимали. Затем мы вышли на Невский и пошли к Казанскому собору. Взяв из садика возле собора скамейки, расставили их поперек Невского, чтобы загородить путь казакам. Из подвалов колонн собора многие стали выбрасывать дрова, а некоторые, в том числе и я, начали поленьями бросать и бить ими по уличным фонарям освещения.
Казаки стали разгонять толпу по тротуарам. Тогда передо мной предстала следующая картина: какой-то пожилой мужчина интеллигентного вида, без шапки, крайне возбужденный, подбежал к казачьему офицеру, схватил за стремя и закричал: «Опричники, убийцы! За что вы убиваете народ? Вот я, убейте меня». Меня это потрясло. Офицер не сказал ни слова, отъехал молча. С Невского проспекта казаки продолжали нас гнать на улицы, пересекающие Невский. В это время было уже около шести часов, начало темнеть. Снова я оказался у Казанского собора. В это время несколько раз раздавались сигналы горниста, причем после каждого сигнала народ бросался к стенам, и тут же раздавались залпы. Вдали были слышны вопли и стоны толпы. По Невскому проезжали извозчики с убитыми и ранеными. После шестого залпа я стал пробираться домой.
Часов в семь я пришел на квартиру и сразу повалился спать. На другой день мне рассказали, что я был в подавленном, измученном состоянии, едва держался на ногах, а лицо мое было черное. Ночью, во сне, я плакал. После моего рассказа о происшедшем все соседи по квартире были крайне возмущены.
После всех этих событий 9-е января получило название Кровавого воскресенья, которое произвело огромное впечатление на весь народ. Оно окончательно подорвало веру в возможность улучшения условий жизни мирным путем. Все поняли, что призыв отправиться на Дворцовую площадь, для вручения петиции царю, был ловушкой и обманом народа.
Царское правительство окончательно разоблачило себя, а возмущение народа переросло в дальнейшем в сильное революционное возбуждение против царя и царского режима. Этим революционным подъемом и крайней ненавистью был охвачен и я. С той поры я твердо решил встать на путь активной борьбы с царизмом, что и осуществил в своей дальнейшей деятельности.
ГА РФ. Ф. Р-9577. Оп. 1. Д. 11. Л. 2-6. Авторизованная машинопись.
Из воспоминаний И.Е.Мокина
Исторический архив. 2005. № 6. С. 4-9.
Автор публикуемых воспоминаний Иван Егорович Мокин (1887-1979) родился в семье крестьянина-бедняка деревни Егна Весьегонского уезда Тверской губернии. С восьми лет пас овец в деревне, помогал отцу по хозяйству, в тринадцать — поступил учеником переплетного отделения типографии на Думской улице в Петербурге. В 1905 г. работал переплетчиком на Выборгской стороне в Правлении «Братьев Нобель». 8 января вместе с другими рабочими подписал петицию царю и на следующий день был на Дворцовой площади, бежал от казаков, стрелявших в мирных демонстрантов. Этим событиям, во многом предопределившим последующее участие Мокина в революционном движении, и посвящен его бесхитростный рассказ.
Приведем краткие биографические сведения об авторе воспоминаний. Осенью 1905 г., будучи в родных краях, Иван Егорович призывал крестьян не платить подати. Ни к одной из политических партий ни тогда, ни позже он не примыкал, считал себя анархистом—индивидуалистом, последователем немецкого философа Макса Штирнера и французского левого прудониста, участника Парижской коммуны Луи Эжена Варлена (систематического образования Мокин не получил, но с юных лет много читал, после 1903 г. стал завсегдатаем Лиговского народного дома графини С.В.Паниной, которая его хорошо знала и неизменно поддерживала в стремлении к самообразованию). Весной 1906 г. он уехал в Рыбинск, затем в Сормово. Возвратившись в Петербург, сблизился с Павлином Виноградовым, другими земляками, недовольными существующими порядками. За распространение революционных прокламаций 14 января 1914 г. в квартире Мокина был произведен обыск. Лишь мобилизация в армию в связи с начавшейся Первой мировой войной спасла его от тюрьмы.
В конце апреля 1917 г. Мокин был освобожден от военной службы по состоянию здоровья. Вскоре после приезда на родину крестьяне избирают его в во-лисполком, в декабре 1917 г. он становится председателем волисполкома, а с 28 января 1918 г. — членом Весьегонского уездного исполкома. «Четырехэтажный комиссар», как в шутку называли его друзья (Мокин исполнял обязанности комиссара по чрезвычайному обложению, торговли, труда и промышленности), выполнял множество ответственных поручений исполкома: занимался оборудованием в городе типографии, организацией издательского дела, собиранием экспонатов для открывшегося в Весьегонске 1 мая 1919 г. краеведческого музея. Участвовал он и в привлечении к советскому строительству местных предпринимателей. Опыт весьегонцев в этом отношении отметил В.И.Ленин в статье «Маленькая картинка для выяснения больших вопросов». На Тверском губернском съезде Советов Иван Егорович был избран членом губисполкома, где в 1920-1921 гг. возглавлял топливный отдел.
Впоследствии Мокин трудился (вплоть до выхода на «трудовую пенсию» — персональную он так и не получил) в московских типографиях, выполнял переплетные работы в Военно-воздушной академии имени Н.Е.Жуковского, начальником которой до ареста в 1938 г. был его земляк А.И.Тодорский, автор известной книги «Год — с винтовкой и плугом». /4/
Воспоминания Мокина о первых годах советского строительства в Весьегонском уезде были опубликованы в журнале «Исторический архив» (1958. № 4). Несомненный интерес представляют его воспоминания о художнике И.Я.Билибине, депутате Государственной думы двух созывов П.П.Гронском, народной просветительнице А.В.Бачмаповой, много сделавшей для населения Макаровской волости Весьегонского уезда.
Рукопись Мокина о событиях 9 января 1905 г. в Петербурге, датированная 7 января 1965 г., хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), в фонде Р-9577 (Собрание отдельных поступлений документов личного происхождения). Рукопись была подарена автором Н.С.Зелову, который передал ее в 1977 г. в ЦГАОР СССР (ныне ГА РФ).
Биографические документы, книги из личной библиотеки, фотографии Мокин завещал Весьегонскому краеведческому музею. Внучка участника трех российских революций, кандидат медицинских наук И.М.Борисова, в 1979 г. передала в музей его личные вещи, портрет, написанный в 1960 г. московским художником, весьегонцем М.Я.Рыбиным.
Свыше 40 лет назад судьба свела авторов настоящей публикации, в то время начинающих историков и архивистов, с Иваном Егоровичем. Несмотря на преклонный возраст, он был по-прежнему бодр и энергичен, живо откликался на все происходящее у нас в стране и за рубежом. Его яркие рассказы о России начала XX века, революционном движении существенно отличались от их официальной трактовки в советской историографии. В полной мере понять и оценить это мы смогли лишь много лет спустя.
Публикацию подготовили Н.С.ЗЕЛОВ и доктор исторических наук А.А.ЧЕРНОБАЕВ.
И.Е.Мокин
Накануне 9-го января 1905 года выработанная заранее на фабрично-заводских собраниях петиция зачитывалась перед рабочими и подписывалась ими. В этой петиции, которая была обращена к царю, была выражена просьба об ограничении рабочего дня, увеличении оплаты труда и о других материальных улучшениях. При подписании петиции нас, рабочих, в том числе и меня, предупредили, что 9-го января, в воскресенье, предстоит массовое выступление на площадь к Зимнему дворцу для передачи петиции лично царю. При этом нам было предложено предварительно сходить в баню и пойти на Дворцовую площадь в чистой одежде, не имея при себе никакого оружия и даже тросточек. Этим преследовалось придать выступлению народной массы, с внешней стороны, мирный характер. Так как не было уверенности в том, что царь благожелательно отнесется к выступлению и в гневе предпримет разгон толпы, нас, рабочих, предупредили, чтобы мы были готовы к смерти.
Петицию я подписывал в 11-м отделении собрания фабрично-заводских рабочих на Дегтярной улице, т.к. жил я близко, а именно Пески, 5-я Рождественская улица (теперь Советская).
9-го января, в воскресенье утром, часов в 8, пришел на квартиру ко мне товарищ-земляк, тоже переплетчик, Бурыгин Георгий Петрович, и мы вдвоем с ним пошли. Вышли к Знаменской церкви и по Невскому /5/
пошли в сторону Адмиралтейства. На углах пересечений улиц горели костры из дров, и тут находились солдаты небольшими группами, грелись у костров, а ружья были поставлены в козлы.
Движения по Невскому в это время было мало и мы шли совершенно спокойно. Когда прошли Невский, выходящий к Александровскому саду, мы подошли к стороне, которая выходит на Дворцовую площадь, и встали у решетки. По тротуару изредка шли люди и кое-где стояли у решетки сада. Мы увидели, что у Зимнего дворца и на площади около колонны стоят войска — пехота, кавалерия, походные кухни, но это все вдали, а близко у сада не было поставлено ни одного военного. Товарищ Бурыгин предложил мне пойти пообедать; я ответил, что денег у меня нет, а с собой захватил французскую булку. (Одет я был в плохоньком поношенном демисезонном пальто). Бурыгин сказал, что у него деньги на обед имеются, повел меня на Гороховую улицу, где находилась греческая кухмистерская. Когда мы обедали, услыхали сообщение публики, заходившей в кухмистерскую, о том, что из-за застав, с Васильевского острова, Выборгской и других сторон солдаты не пропускают народ ко дворцу. Быстро пообедав, мы с тов. Бурыгиным пошли к Александровскому саду, где уже скопилось много народа. Мы вынуждены были окольным путем пройти к арке Главного штаба; пройдя арку, мы вышли на Дворцовую площадь и остановились у здания Певческой капеллы, где уже было много народа. Напротив нас на площади стояла спешенная кавалерия (кавалергарды), одетая в медные латы и носившая медные кивера-каски.
Около 10 часов утра к нам стали подходить офицеры и уговаривали нас разойтись по домам. Мы им отвечали, что пришли для передачи лично царю петиции. Несмотря на это, офицеры неоднократно повторяли уговоры — разойтись по домам; все это носило пока мирный характер. В народе, между собой, мы говорили о том, что если солдаты будут на нас нападать, мы ляжем на землю.
В два часа дня послышались первые залпы по Александровскому саду. Офицеры отошли от нас к солдатам, кавалерия села на лошадей, горнист протрубил атаку, и тут же кавалерия выхватила шашки, вскачь понеслась на нас.
Меня, Бурыгина и многих других обуял страх, мы побежали по направлению к Миллионной улице. Обернувшись, я заметил, что часть людей легла. Мы, в количестве восьми человек, забежали в проулок, называвшийся Лебяжьей Канавкой, а там стояли несколько десятков городовых и дворников. В это время из находившихся среди нас двоих хорошо одетых мужчин один заметил, что ему удалось увернуться от удара шашкой. Между тем мы видели, что пальто этого человека было рассечено на спине, причем пострадало только сукно. Вдруг появился офицер, торопливо прошел мимо нас в направлении площади; молодой человек с рассеченным пальто, увидя, что около нас валяется полено, схватил его и со словами: «Вот, я его сейчас» порывался бежать вдогонку за этим офицером, но тут пожилой товарищ сзади остановил его и говорит: «Коля! Коля! Что ты делаешь? Опомнись» и Коля опустил по/8/лено. Эту картину видели и слышали городовые и дворники, но никто из них не сказал нам ни слова. Мы, все восемь человек, пошли к выходу из этого проулка (Лебяжьей Канавки) к Миллионной улице и вышли на Конюшенную улицу. На Конюшенной мы подошли к пешеходному мостику, где находились люди. Будучи в раздраженном состоянии, мы поломали перила мостика, но стоявшие здесь городовые и дворники ничего против нас не предпринимали. Затем мы вышли на Невский и пошли к Казанскому собору. Взяв из садика возле собора скамейки, расставили их поперек Невского, чтобы загородить путь казакам. Из подвалов колонн собора многие стали выбрасывать дрова, а некоторые, в том числе и я, начали поленьями бросать и бить ими по уличным фонарям освещения.
Казаки стали разгонять толпу по тротуарам. Тогда передо мной предстала следующая картина: какой-то пожилой мужчина интеллигентного вида, без шапки, крайне возбужденный, подбежал к казачьему офицеру, схватил за стремя и закричал: «Опричники, убийцы! За что вы убиваете народ? Вот я, убейте меня». Меня это потрясло. Офицер не сказал ни слова, отъехал молча. С Невского проспекта казаки продолжали нас гнать на улицы, пересекающие Невский. В это время было уже около шести часов, начало темнеть. Снова я оказался у Казанского собора. В это время несколько раз раздавались сигналы горниста, причем после каждого сигнала народ бросался к стенам, и тут же раздавались залпы. Вдали были слышны вопли и стоны толпы. По Невскому проезжали извозчики с убитыми и ранеными. После шестого залпа я стал пробираться домой.
Часов в семь я пришел на квартиру и сразу повалился спать. На другой день мне рассказали, что я был в подавленном, измученном состоянии, едва держался на ногах, а лицо мое было черное. Ночью, во сне, я плакал. После моего рассказа о происшедшем все соседи по квартире были крайне возмущены.
После всех этих событий 9-е января получило название Кровавого воскресенья, которое произвело огромное впечатление на весь народ. Оно окончательно подорвало веру в возможность улучшения условий жизни мирным путем. Все поняли, что призыв отправиться на Дворцовую площадь, для вручения петиции царю, был ловушкой и обманом народа.
Царское правительство окончательно разоблачило себя, а возмущение народа переросло в дальнейшем в сильное революционное возбуждение против царя и царского режима. Этим революционным подъемом и крайней ненавистью был охвачен и я. С той поры я твердо решил встать на путь активной борьбы с царизмом, что и осуществил в своей дальнейшей деятельности.
ГА РФ. Ф. Р-9577. Оп. 1. Д. 11. Л. 2-6. Авторизованная машинопись.