А.Ю. ВАТЛИН
СОВЕТСКАЯ РЕСПУБЛИКА В БАВАРИИ: ИСТОРИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ МИФОВ
Ватлин Александр Юрьевич - доктор исторических наук, профессор исторического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова
В 1918-1919 г. в Баварии, бывшем королевстве Виттельсбахов, входившем в Германскую империю, произошла революция, кульминацией которой стала Баварская Советская республика (БСР), просуществовавшая с 7 апреля по 1 мая 1919 г. Причем в первую неделю БСР являла собой практическое воплощение принципа "советы без коммунистов". Лидеры Коммунистической партии Германии (КПГ) отказались поддержать новую власть, считая ее верхушечным соглашением социалистов, далеким от марксистского идеала диктатуры пролетариата. Бавария оказалась расколотой на "красный" Юг с центром в Мюнхене и "бело-голубой" Север, оставшийся под контролем избранного земельным парламентом (ландтагом) правительства социал-демократа И. Гофмана. После неудавшейся попытки последнего взять реванш (путч вербного воскресенья 13 апреля 1919 г.) ситуация изменилась радикальным образом. Рабочие, получившие в свои руки оружие, потребовали проведения более жесткого курса, наказания контрреволюционеров и соглашателей. Левые социалисты и анархисты были удалены из руководства БСР, вся власть оказалась в руках у местных лидеров КПГ, опиравшихся на собрание фабрично-заводских комитетов и солдатских советов.
После 13 апреля 1919 г. коммунистические руководители объявили БСР составной частью всемирной революции пролетариата, начало которой было положено в 1917 г. в России. Именно "русский пример" стал главным стимулом и движущей силой социально-экономических и политических преобразований, которые были проведены во второй половине апреля 1919 г. Бавария, консервативная и отсталая часть бывшей германской империи, на какое-то время оказалась самым западным бастионом "мирового большевизма", о котором мечтали В.И. Ленин и его соратники.
"Красная Бавария" была жестоко подавлена присланными из Берлина войсками и добровольческими военизированными формированиями праворадикального толка (фрайкоровцами). Но опыт "Красной Баварии" не был забыт: он стал составной частью исторической памяти немцев, вызывая воодушевление и политическую активность одних, страх и ярость других. Трагическая судьба германской Веймарской республики 1919-1933 гг. во многом была результатом глубокого идейно-политического раскола Германии после Первой мировой войны. Разгром левых радикалов, в том числе и в Южной Баварии, открыл дорогу радикалам правым. Тезис о "еврейско-большевистском заговоре" в Мюнхене стал одним из краеугольных камней идеологии и политики национал-социализма, четверть века спустя приведшей Германию к полному краху.
О политических мифах, сложившихся вокруг Советской Баварии, пойдет речь в нашем очерке. Эти мифы либо воспевали, либо демонизировали БСР, они то временно /32/ завоевывали общественное сознание, то теряли свою популярность. Тем не менее, мифы о "Красной Баварии", зачастую имея мало точек соприкосновения с реальностью, существенно влияли на политическое сознание и поведение немцев в XX в.
БЕЛО-ГОЛУБЫЕ: "ВЗГЛЯД В БЕЗДНУ"
Незадолго до полудня 1 мая 1919 г. с крыши бывшей королевской резиденции на площади Макса-Йозефа в центре Мюнхена, где находился штаб Советской Баварии, был сорван красный флаг. В город втягивались правительственные войска; солдаты наспех организованной Красной армии оказывали им лишь эпизодическое сопротивление. Толпа, собравшаяся на площади, скандировала: "бело-голубой", требуя возвращения баварского национального флага. Ключник, сбитый с толку головокружительным развитием событий, поднял один из припрятанных королевских бело-голубых стягов. "Появление любимого сочетания цветов сопровождали нескончаемые крики восторга и размахивание платками собравшихся" [1].
Хотя смена знамен и обгоняла реальный процесс расставания с прошлым, о реставрации монархии Виттельсбахов никто не помышлял. Бавария была провозглашена "Свободным государством" с республиканским правлением. Таковым она является и ныне, входя в состав ФРГ как "Свободное государство Бавария". Однако весной 1919 г. вместо поиска путей примирения победителей "бело-голубых" и побежденных "красных", победители начали массированную пропагандистскую атаку на поверженного противника. Именно "бело-голубые" несут главную ответственность за то, что их реванш не привел к утверждению демократических норм политической жизни. Демонизация побежденных обернулась дискредитацией победителей, чем, в конечном счете, и воспользовалась третья сила.
"Красные" платили "бело-голубым" той же монетой, отказываясь признавать собственные заблуждения и ошибки. В пантеоне мучеников германской революции баварцы заняли не последнее место. Многие из сложенных на скорую руку легенд ("Мюнхен вверх ногами", "красный хаос", "правление чужаков", "зверства белогвардейцев") в той или иной мере продолжают жить в немецком общественном сознании. Их устойчивость связана среди прочего с тем, что они на протяжении нескольких десятилетий ретранслировались историографией.
Первые оценки апрельским событиям 1919 г. давались в прокламациях военного командования и мюнхенской прессе, в донесениях имперских эмиссаров Рицлера и Цеха [2]. Причины провозглашения БСР сводились к господству "русских евреев", страху и пассивности обывателей перед лицом "красного террора"; итогом существования БСР объявлялся развал хозяйства и господство в Южной Баварии уголовных элементов. Все эти аргументы многократно воспроизводились в пропагандистской войне и не несли в себе ничего нового. Но для графа Цеха, олицетворявшего собой служилую элиту кайзеровской эпохи, самым важным представлялось доказательство того, что восстановлению "старого доброго порядка" силовыми методами не существует разумной альтернативы.
Тон, заданный имперской властью, стал руководством к действию на местах. В таком ключе был выдержан сводный отчет мюнхенской полиции, направленный прокурору города 5 ноября 1919 г. Объемистый труд в полтораста страниц претендовал на внешнюю объективность, в нем даже содержалось допущение, что советская власть может быть самой подходящей для современной России. Но не для Баварии - образованная и самостоятельная часть местных рабочих понимала, что "слепое копирование русских учреждений в наших баварских условиях неразумно, что средства принуждения и террора, которыми пользуется диктатура пролетариата, в нашей высокоразвитой экономи/33/ке и при наличии совершенно отличающихся от русских отношений между рабочими и предпринимателями абсолютно неуместны" [3].
Сводный отчет мюнхенской полиции содержал в себе антисемитские предрассудки: он противопоставлял "восточно-еврейских радикалов", одержимых чувством мести по отношению к принявшему их обществу, и благонамеренных местных евреев, которые "в целом негативно относились к деятельности своих соплеменников, прибывших из чужих краев" [4].
Официальную точку зрения на события апреля 1919 г. дополняла политическая публицистика, рассматривавшая произошедшее как болезненную социальную патологию, временное помутнение общественного сознания [5]. Пресса рассуждала о взрывоопасном союзе культурной богемы Швабинга (северный район Мюнхена. - А.В.) и молодого поколения рабочих, пришедших на фабрики из деревень в годы Первой мировой войны. В первых публикациях документов, появившихся в Мюнхене, период Советской республики был противопоставлен предшествовавшему революционному процессу, который отличала общегерманская динамика [6]. Получалось, что Мюнхен и его окружение попали под власть иноземных "пришельцев", не имевших ничего общего с традициями и менталитетом рассудительных баварцев. Самокритичные замечания проницательных наблюдателей звучали только в узком кругу [7] и тонули в грохоте победных реляций и официальных проклятий, адресованных "красным".
Вклад в формирование устрашающего образа БСР внесли и предпринимательские круги Баварии. Специальное заседание торгово-промышленной палаты, состоявшееся уже 9 мая 1919 г., посчитало ущерб, причиненный городу за время правления коммунистов [8]. Каждый день забастовки стоил предпринимателям 7 млн. марок, которые им приходилось выплачивать в качестве жалованья рабочим и служащим. Вопреки очевидным фактам коммунисты были обвинены и в установлении экономической блокады, прервавшей связь Мюнхена с внешним миром. Общая сумма ущерба определялась в 200 млн. марок [9].
Обвинение коммунистов во всех смертных грехах и возложение на них ответственности за плачевное состояние дел в Баварии давало лишь временный эффект. На протяжении лета 1919 г. военные власти констатировали рост негативных настроений по отношению к правительственным войскам и гражданскому правительству. В пролетарской среде курсировали слухи о близком реванше коммунистов [10]. В этих условиях кабинет Гофмана выделил в сентябре 1919 г. 30 тыс. марок для проведения "разъяснительной кампании", которая должна была сформировать консенсус в обществе в отношении революции в Баварии.
Эта сумма, относительно небольшая, привела к значительной активизации публицистики "бело-голубых", но не изменила ее содержания. Авторы пробовали себя в разных жанрах - воспоминаний, личного дневника, документального очерка, политического памфлета". Итог получался одним и тем же - апрельский этап революции выглядел, /34/ по определению писателя Т. Манна, как "взгляд в бездну", а Советская Бавария объявлялась детищем социальных маргиналов, дорвавшихся до власти в условиях дискредитации традиционных институтов государства и общества.
Осенью 1919 г. на полках книжных магазинов появился сборник документов о БСР, составленный чиновником городского магистрата М. Герстлем. В этой книге впервые было несколько приглушено чувство торжества победителей, слово получили революционеры, хотя до обещанного в предисловии объективного подхода автору было еще далеко [12]. Локальный патриотизм доминировал и в комментариях, посвященных событиям БСР. Так, согласно Герстлю, 1 мая 1919 г. мюнхенцы сами освободили город от "спартаковцев", в результате чего правительственные войска вошли в него, почти не встречая сопротивления.
Советский эпизод баварской истории дал обильную интеллектуальную пищу мыслителям консервативного и праворадикального толка, многие из которых воочию видели "Красную Баварию". Проживавший в Мюнхене философ О. Шпенглер в дни БСР делал первые наброски работы "Пруссачество и социализм", которая была закончена осенью 1919 г. и стала манифестом "консервативной революции". Пафос автора был направлен против либералов и умеренных социалистов, которые вначале подстрекали своих сторонников к активным действиям, а потом оказались неспособны обуздать стихию толпы. Согласно Шпенглеру, развращенные либералами и социалистами немецкие рабочие в очередной раз подтвердили свою непригодность к революции, "вместо боев с капитализмом они выигрывали сражения против продовольственных складов, оконных стекол и государственных касс" [13].
Если публицистику противников Веймарской республики отличал агрессивный настрой, то ее отцы-основатели ограничивались самооправданием своих действий. Их труды изобиловали умолчаниями и недоговоренностями. Кто, как не военный министр Германии в 1919-1920 гг. правый социал-демократ Г. Носке, мог бы рассказать о причинах и последствиях военной операции против Мюнхена, однако он посвятил ей всего несколько строк воспоминаний, соединявших в себе неточную хронологию и морализующий пафос [14].
Лидеры Социал-демократической партии Германии (СДПГ) отдавали отчет в том, что события завершающего этапа германской революции легли темным пятном не только на их биографию, но и на репутацию партии в целом.
Аргументированная критика классовой юстиции, выступавшей на стороне контрреволюционных сил, содержалась в труде Э. Гумбеля. Хотя его подсчеты жертв военной зачистки Мюнхена вызвали широкий общественный резонанс, они не привели ни к пересмотру приговоров военно-полевых судов, ни к осуждению офицеров, отдававших приказы о расстреле на месте [15].
Даже если бы гражданские власти Баварии поставили перед собой задачу демократической трансформации общественного сознания на основе критики коммунистической диктатуры, ее невозможно было бы выполнить. Массовой поддержки у искренних республиканцев не было ни в Берлине, ни в Мюнхене. Если Веймарская республика /35/ воспринималась как выполнение требований Антанты, то восстановление конституционного порядка в Баварии - как результат военной оккупации извне.
Отказавшись от непредвзятого анализа причин и последствий баварской революции, отделив апрельские события от ее предшествующей фазы, "бело-голубые" сохраняли верность канонам военной пропаганды, которые внесли немалый вклад в дискредитацию коммунистического режима. Они продолжали эксплуатировать "великий страх" обывателя перед грядущими революционными потрясениями, о котором писал биограф Гитлера И. Фест: "Ужасы красного террора, раздутые — прежде всего стекавшимися в Мюнхен беженцами и эмигрантами — до проявлений сатанизма, оргий резни и жаждавшего крови варварства, неизгладимо врезались в народную фантазию" [16].
Оборотной стороной "великого страха" выступала уверенность обывателя в том, что только военная верхушка представляет национальные интересы, свободные от партийного эгоизма, что только она может спасти Германию от экспансии большевизма.
Избавление Баварии от коммунистической диктатуры, произошедшее в худших традициях германской истории - "железом и кровью", вошло в череду классических мифов германского милитаризма, вроде печально известной "легенды об ударе кинжалом в спину". Задуманная своими творцами как средство консолидации консервативно настроенной части общества, эта легенда эксплуатировала страхи и фобии обывателей, отводила народный гнев от командования армии, но не содержала в себе позитивного заряда. Поскольку потенциал рейхсвера в первые годы Веймарской республики был сведен к минимуму, политические партии и союзы начали создавать собственные военизированные формирования. Бавария шла в первых рядах этого процесса. Гражданская война в Южной Германии не была закончена, она просто перешла в иную, латентную фазу, и здесь у "бело-голубых", которые все еще пытались лавировать между левыми и правыми радикалами, не было никаких шансов на успех.
КРАСНЫЕ: ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ
История Советской Баварии могла бы стать отправной точкой для пересмотра стратегии германских коммунистов периода "бури и натиска". В условиях отката революционной волны лидерам и теоретикам КПГ пришлось бы поставить крайне неудобные вопросы о личной ответственности за произошедшую катастрофу (за три недели существования БСР в остальной Германии не прошло ни одной заметной кампании в ее поддержку), и об адекватности установки на "мировую революцию пролетариата" реалиям послевоенной Европы. За исключением ряда робких попыток критического анализа, которые предпринял лидер КПГ П. Леви, содержательная дискуссия так и не состоялась. Напротив, догматическая интерпретация баварского опыта, связанный с ней поиск внешних врагов и козлов отпущения в собственных рядах заблокировал выход партии из самоизоляции, позволил политическим оппонентам утвердить в германском общественном мнении ее образ как "руки Москвы" и "марионетки Коминтерна".
В Мюнхене еще шли бои, когда центральный орган КПГ "Роте Фане" выступил с редакционной статьей, посвященной истории первой БСР. Последняя называлась уродливым и нежизнеспособным "гомункулусом, который был создан из грязи, зачат социалистами большинства, воспринят независимцами и получил крещение из рук анархистов" [17]. Все же итоговые оценки были выдержаны в тональности исторического оптимизма. Ценой своей жизни баварские коммунисты задержали наступление контрреволюции по всей Германии. Теперь и перед КПГ, и перед революционными рабочими встали иные задачи - "теперь речь идет о том, чтобы германский пролетариат научился маршировать в ногу" [18]. /36/
Молчание германской компартии объяснялось не только этим. П. Леви и К. Цеткин опасались того, что слишком резкая критика баварских коммунистов спровоцирует внутрипартийный кризис и сдвинет КПГ еще левее. В этих условиях им приходилось скрывать свои взгляды не только по отношению к соратникам по партии, но и по отношению к лидерам Советской России. В своем письме Ленину от 30 апреля 1919 г. Цеткин, с одной стороны, рисовала нежизнеспособность Мюнхенской коммуны и предсказывала ее близкий конец, с другой - повторяла тезис о ее огромном воспитательном значении [19].
Письмо попало в руки Ленина только во второй половине июня. Дефицит достоверной информации из-за рубежа привел к тому, что в Москве падение Советской Баварии осталось почти незамеченным. Впрочем, большевистская пресса хоронила ее несколько раз уже в апреле. "Почерневшая Бавария", как отмечалось в передовице "Правды", была компенсирована "покрасневшим Парижем" (там 1 мая прошли массовые демонстрации) [20]. События в Мюнхене рассматривались в качестве локального отступления европейской революции, которая рано или поздно проложит дорогу "мировому большевизму".
Лидеров РКП(б) подобные объяснения, конечно, не устраивали. Ленин встречался с активными участниками событий в Баварии, которым удалось вырваться из страны и добраться до Москвы - В. Будихом [21] и М. Левиным [22]. Последний, идя на встречу с вождем, настраивался на покаяние, однако Ленин сразу же успокоил его: "учитывая чрезвычайно тяжелое положение, в котором находилась ваша партия в Баварии, трудно было добиться других результатов" [23].
Коммунистический Интернационал, созданный за месяц до провозглашения первой БСР, ограничился рядом публикаций, не содержавших критики в адрес германских коммунистов. В них проводились параллели с логикой развития событий в русской революции 1917 г., использовался ее политический лексикон [24]. На Втором конгрессе Коминтерна делегаты почтили память павших борцов революции, среди которых первым был назван Е. Левинэ [25]. Однако и в ходе его работы по существу об опыте мюнхенских коммунаров речи не было. Так сложились благоприятные условия для рождения апологетической легенды. /37/
Решающий вклад в канонизацию БСР внесли ее участники, сумевшие вырваться из оккупированного Мюнхена. П. Фрелих, заведовавшей пропагандой в правительстве Советской Баварии, всю вину за поражение возлагал на независимцев и анархистов, которые без всякой поддержки со стороны масс, только для удовлетворения собственных амбиций провозгласили Советскую республику [26]. Пафос его статьи в теоретическом журнале КПГ сводился к одной единственной мысли: мюнхенские коммунисты не сделали ни одного неверного шага. Оппонентом Фрелиха выступил сам партийный лидер Леви. С его точки зрения, возглавив борьбу против путчистов, коммунисты поступили правильно. Попав под влияние разгоряченных победой рабочих, лидеры мюнхенской КПГ не смогли вовремя остановиться и подумать о последствиях захвата власти [27]. Леви также проводил параллели с июльскими событиями 1917 г. в Петрограде, но делал из них такой вывод: дав сигнал к отступлению, большевики не потеряли связи с разбуженными массами; напротив, убедили последних в том, что именно они лучше других партий чувствуют логику развития революции.
В конце 1919 г. Фрелих под псевдонимом Пауль Вернер издал первую книгу о Советской Баварии, написанную с коммунистических позиций. Внешне она выглядела как ответ на измышления буржуазной прессы [28]. Секрет ее популярности заключался в том, что книга предлагала читателю такой образ Советской Баварии, который можно было принимать только целиком. Ряд выводов Фрелиха опирался на положения, которые вытекали из опыта русской революции. Во-первых, всячески выпячивалась негативная роль независимцев и анархистов. Во-вторых, советам отводилась роль инструмента партийной диктатуры. В России большевики не останавливались перед их постоянными перевыборами до тех пор, пока советы не попали под их полный контроль. Баварские же коммунисты слепо доверяли классовому инстинкту рабочих, считая, что мюнхенские фабзавкомы олицетворяют их волю.
Книга Вернера-Фрелиха вызвала понятное возмущение лидеров первой БСР, которые были представлены в ней жалкими пособниками буржуазных кругов и социал-демократии. Анархист Э. Мюзам написал открытое письмо Ленину, опубликованное только в 1929 г. Его интерпретация событий во многом выглядела как подправленная коммунистическая легенда: только анархисты ставили единство пролетарских сил выше идейных разногласий, независимцы и коммунисты, напротив, демонстрировали партийный эгоизм. В отличие от Фрелиха, сравнивавшего Советскую Баварию и большевистскую Россию, Мюзам констатировал "потрясающие параллели" между Мюнхенской и Парижской коммуной [29].
Поражение Леви в ходе внутрипартийного конфликта весной 1921 г. закрыло перспективу критического анализа уроков Мюнхенской коммуны самими коммунистами. Как и "бело-голубые", сторонники парламентского развития Баварии, наследники советской республики после ее поражения не смогли дать взвешенной и самокритичной оценки одного из специфических эпизодов германской революции. "Работа над прошлым" была оставлена будущим поколениям историков, в настоящем же та или иная интерпретация событий являлась подручным оружием партийно-политической борьбы. Коммунистам, в отличие от других ее участников, приходилось оглядываться не только на настроения собственного электората, но и на "генеральную линию", определяемую из Москвы. /38/
БАВАРСКИЕ КОММУНАРЫ В СССР: ЖИВАЯ ПАМЯТЬ
Постоянным напоминанием о Советской Баварии являлось сообщество ее активных участников, оказавшихся в эмиграции. Значительная часть из них окольными путями прибыла в СССР, здесь их трудоустраивали в аппарате Коминтерна и примыкавших к нему общественных организаций. Мюнхенские коммунары, среди них М. Левин, В. Будих, Э. Волленберг, К. Петермейер ездили по стране с докладами, участвовали в пропагандистских кампаниях. Каноном для эмигрантской литературы о БСР оставалась книга Вернера, однако все более давали о себе знать и реалии советской политической конъюнктуры. С середины 1920-х годов обязательным стало подчеркивание "люксебургианских" ошибок баварских коммунистов, проявившихся в превознесении стихийности рабочих масс и недооценке гэоли крестьянства. Их критиковали и за "детскую болезнь левизны", которая выразилась в пассивности во время существования первой БСР. Баварским коммунистам "необходимо было проделать опыт этой первой Советской республики вместе с массой, а не занимать выжидательную позицию в стороне" [30].
Баварских коммунаров в эмиграции сплачивал пантеон погибших героев, особое место в котором занимал лидер Советской Баварии коммунист Евгений Левинэ. Появилась художественная повесть о Левинэ, выдержавшая около десятка изданий. Ее автор М. Слонимский уделил особое внимание последним дням жизни революционера. Весьма необычно выглядели слова, вложенные Слонимским в уста главного героя во время его прощальной встречи с матерью: "История работает на пролетариат. Новое Возрождение предвещено, предсказано Марксом и динамит Маркса - в руках опытных мастеров: партия коммунистов, как мировое объединение лучших химиков, работает этим динамитом" [31].
В Москве широко отмечался десятилетний юбилей БСР: в Центральном доме Красной армии состоялся торжественный вечер, там же была развернута документальная выставка [32]. Хор красноармейцев ездил по Советскому Союзу с постановкой "Баварская Красная Армия в песнях" [33]. Статья Левина в "Правде" делала вывод о том, что "диктатура баварского пролетариата представляла собой первую, и оставшуюся до настоящего времени единственной, попытку германских рабочих испытать в борьбе за власть новый путь классовой борьбы, путь большевизма" [34].
На воспоминания участников БСР опиралось первое исследование Советской Баварии, написанное профессиональным историком Н.Е. Застенкером [35]. Монография Застенкера являлась детищем своего времени, сочетая в себе идеологическую зашоренность и насыщенное деталями изложение хода событий, опиравшееся на всю доступную тогда источниковую базу. Путеводной звездой автора являлась сталинская цитата, согласно которой "советы, взятые как форма организации, есть оружие и только оружие. Это оружие можно при известных условиях направить против революции" [36].
Естественно, что главной ошибкой баварских коммунистов оказывалось "люксембургианское" преклонение перед стихийным движением масс, неспособность поставить себе на службу советы рабочих и солдатских депутатов. Споря в ряде сюжетов с Фрелихом, Застенкер в целом воспроизводил его концепцию БСР. Автору было трудно перещеголять германских коммунистов в их критике НСДПГ, однако тезис об их предательской роли оставался незыблемым. Парадоксально, но в 1934 г. главный из преда/39/телей, Э. Толлер, прибыл в СССР на Первый съезд советских писателей и был окружен всевозможным почетом [37].
БСР при всех своих ошибках рассматривалась идеологами большевизма, а вслед за ними и историками, как отражение света, которым озарила мир Октябрьская революция. Считался аксиоматическим и тезис о том, что своим существованием Советская Бавария оттянула на себя силы врага, помогла выжить Советской России. Мюнхенский коммунар К. Рецлав в воспоминаниях с гордостью сообщал читателю, что "своей борьбой в Баварии мы связали силы фрайкоровцев, которые в противном случае могли быть использованы для подавления революции в Советской России" [38].
Юбилейные издания (книга Застенкера появилась к пятнадцатилетию БСР) закрепляли в сознании советских читателей легенду о баварском Октябре и его кровавом подавлении, участники событий добавляли все новые краски в описание зверств белогвардейцев. "На каждого солдата выдавалось по нескольку литров вина, пива и водки в день, и обезумевшие, озверелые наемники набрасывались на мюнхенских пролетариев", "русских военнопленных расстреливали сотнями в день" [39]. В упрек коммунарам ставилась пассивная тактика, выжидание революции в соседних странах, в то время как надо было совершить военный прорыв на Восток, в направлении Будапешта и Вены. Обращает на себя внимание милитаризация официальной памяти о БСР в Советском Союзе.
Публицистические работы и воспоминания баварских эмигрантов, появившиеся в тридцатые годы, уже не так информативны. Однажды появившись на свет, официальная версия истории БСР становилась все более нетерпимой к любым уклонам и разночтениям. Левинэ, сохраняя ореол несломленного героя, получал все более резкие упреки за недооценку авангардной роли партии и даже склонность к синдикализму (отождествление фабзавкомов и политических советов). Характерный пример подобного сгущения красок дает посвященная Левинэ статья в Большой советской энциклопедии, датированная 1938 г.: "ошибки люксембургианского характера тяготели над его практической деятельностью и в значительной степени ускорили поражение Баварской советской республики" [40].
Приспособление к реалиям сталинской идеократии, использование опыта БСР для воспевания большевистской модели партийной диктатуры не стали для баварских эмигрантов индульгенцией в эпоху большого террора. Попав в опалу, Э. Волленберг сумел покинуть пределы Советского Союза в июле 1934 г. Не прошло и трех лет, как за принадлежность к его "троцкистской антипартийной организации" было арестовано большинство участников БСР, нашедших политическое убежище в СССР [41]; среди них были В. Будих, К. Петермейер, Г. Таубенбергер. По надуманному обвинению в шпионаже Военной коллегией Верховного суда СССР были приговорены к расстрелу М. Левин и Т. Аксельрод. Не вернулись из ГУЛАГа Ф. Роттер и Г. Губер.
В ходе допросов поражение Мюнхенской коммуны трактовалось следователями НКВД как личная вина обвиняемых, давало повод для подозрений в предательстве. В ходе судебного заседания председательствующий спросил врача С. Минцера, который после подавления БСР отсидел в тюрьме всего несколько недель: "почему Вам тогда так мало дали?" [42]. В итоге, когда пришло время очередного юбилея Советской Баварии, о нем некому было вспомнить. Впрочем, весной 1939 г. слово "Бавария" порождало у европейцев уже совершенно иные ассоциации. /40/
КОРИЧНЕВЫЕ: ТОЧКА ОТСЧЕТА
Отношение нацистов к историческому опыту Советской Баварии, и шире - германской революции 1918-1919 гг., характеризовалось двумя факторами. Оно было максимально персонифицировано и четко распадалось на два полюса, отражая черно-белое видение мира, характерное для идеологии Гитлера и его окружения. На темной стороне оказывались враги немецкого народа - евреи, чужеземцы (в их число попадали и русские), которые воспользовались внутриполитическим кризисом в стране для того, чтобы обрушить привычный порядок и захватить власть в свои руки. На светлой - национально мыслящие военные и добровольцы, с риском для жизни задушившие гидру революции, которая грозила Германии исчезновением с политической карты мира.
Особое место, которое занимали баварские события в нацистской идеологии, определялось не только тем, что именно здесь "азиатский большевизм" добился наибольших успехов. Многие из будущих лидеров НСДАП оказались в Мюнхене весной-летом 1919 г., хотя далеко не все из них внесли заметный вклад в военное подавление БСР. Гитлер служил в одной из частей местного гарнизона, прибыв туда из госпиталя 19 ноября 1918 г. В дни существования БСР никакого желания примкнуть к ее противникам ефрейтор Гитлер не проявлял; напротив, 16 апреля 1919 г. был избран в солдатский совет своего батальона, симпатизировавший социал-демократам [43]. Свои политические взгляды он впервые артикулировал несколько позже, когда Мюнхен уже находился под контролем правительственных войск. В "Майн Кампф" появилась изрядно отредактированная версия, исходящая из того, что революционные события в Баварии привели к "советской диктатуре, то есть, лучше сказать, к временной диктатуре евреев, чего зачинщики революции добивались как своей конечной цели во всей Германии". Гитлер якобы публично выступил против советской власти, и в конце апреля едва не был арестован коммунистами. Документально подтверждено лишь то, что он был зачислен в комиссию, которая занималась расследованием деятельности солдат полка в дни Советской Баварии [44]. Так или иначе, это позволило ему остаться на армейском пайке, а потом попробовать свои силы в качестве штатного пропагандиста рейхсвера.
Перечисление будущих лидеров "третьего рейха", отметившихся в Баварии весной 1919г., занимает около страницы [45]. Э. Рем служил в штабе корпуса Эппа, а затем стал заместителем военного коменданта Мюнхена. Р. Гесс являлся одним из добровольцев и неоднократно позировал на фотографиях, запечатлевших триумф "освободителей". Г. Гиммлеру было 18 лет, он успел закончить школу унтер-офицеров и в конце апреля 1919 г. вступил во фрайкор Оберланд, формировавшийся в городе Ландсхут [46]. С января 1919 г. по баварской земле ходил А. Розенберг - будущий автор расовой теории национал-социализма. Изданный в Мюнхене альбом "Могильщики России" содержал карикатурные портреты вождей РКП (б), в число которых попали лидеры БСР Е. Левинэ и Т. Аксельрод [47]. В предисловии к альбому, которое было написано Розенбергом, большевизм выступал в качестве ответвления еврейско-масонского заговора, раскинувшего свои щупальца по всему миру.
На протяжении всего существования Веймарской республики нацистская пропаганда эксплуатировала страх обывателя перед "красной угрозой", отождествляя ее с экспансией мирового еврейства. Да и превращение Мюнхена в опорный пункт НСДАП невозможно представить себе вне контекста событий 1919 г. Сразу же после прихода /41/ Гитлера к власти на коммунистов и социалистов обрушилась волна репрессий. Э. Мюзам брошен в концлагерь и там убит, В. Будих чудом выбрался из застенков штурмовиков, у Р. Шолленбруха в тюрьмах и концлагерях оказались почти все родственники, сохранившие верность КПГ. В 1937 г. значительное количество судебных дел мюнхенских коммунаров было затребовано партийными организациями НСДАП, гестапо и прокуратурой. Очевидно, это происходило в рамках очередной кампании по унификации немецкого общества. Досталось даже мертвым - останки Ландауэра и Эйснера были перезахоронены на еврейском кладбище, надгробия над их могилами уничтожены.
Полузабытые сюжеты, связанные с Советской Баварией, вновь оказались востребованными. Со страниц массовых изданий на читателя обрушивался вал запоминающихся образов - "смерть над Мюнхеном", "очаг красной чумы", "бесчинствующие недочеловеки" [48]. Появились даже литературные произведения о БСР, выдержанные в национально-патриотическом ключе, на разные лады обыгрывавшие в своих названиях ненавистное прилагательное "красный" [49]. В 1937 г. массовым тиражом был переиздан альбом Г. Гофмана, содержавший уникальную подборку фотографий, снятых в дни существования БСР. В предисловии личный фотограф Гитлера отдал должное политической конъюнктуре, заявив, что современная Испания является наглядным подтверждением того, во что мировой большевизм собирался превратить Германию [50].
Программным можно было бы назвать заголовок последней части иллюстрированной книги Шрикера: "Мюнхен или Москва". Начав с того, что падение династии Виттельсбахов спровоцировал один-единственный посланец из России, автор в заключение поднимался до обобщений вселенского масштаба. Доблестные войска и фрайкор "освободили Баварию от красной чумы, вырвали рычаги власти из рук московских эмиссаров, прекратили террор преступных фантазеров"51. Был остановлен девятый вал мирового большевизма, сопоставимый с нашествием на средневековую Европу азиатских кочевников. Однако неблагодарная Антанта отплатила за это Германии унижением Версальского мира.
История "спасителей отечества" также не осталась без внимания нацистских идеологов. На середину 1930-х годов пришелся всплеск издания мемуарной литературы, принадлежавшей перу активных участников военного уничтожения Мюнхенской коммуны [52]. В 1936-1942 гг. появилась серия трудов военно-исторического института вермахта, детально рассматривавших участие армейских частей и фрайкора в подавлении германской революции [53]. Четвертый том серии был посвящен событиям в Баварии, во введении к нему обосновывалось их особое значение: "именно в Мюнхене русскому большевизму удалось впервые в Германии свить себе гнездо в качестве государственного образования, пусть даже недозрелого и несформировавшегося" [54]. Следует отдать должное скрупулезности составителей этого труда - он основывался на архивных материалах, содержал карты и схемы развертывания правительственных войск, детальную хронологию событий. Армейские чиновники избегали безудержного воспевания "героев-освободителей" Верхней Баварии, признавая, что "бои с большевизмом были /42/ несравнимы с событиями Великой войны ни с точки зрения длительности и ожесточенности, ни с точки зрения понесенных потерь" [55]. Однако и эта книга полностью вписывалась в поток унифицированной исторической памяти нацистской эпохи - поток, исчезнувший вместе с ушедшим в небытие "тысячелетним рейхом".
СОВЕТСКАЯ РЕСПУБЛИКА В БАВАРИИ: ИСТОРИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ МИФОВ
Ватлин Александр Юрьевич - доктор исторических наук, профессор исторического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова
В 1918-1919 г. в Баварии, бывшем королевстве Виттельсбахов, входившем в Германскую империю, произошла революция, кульминацией которой стала Баварская Советская республика (БСР), просуществовавшая с 7 апреля по 1 мая 1919 г. Причем в первую неделю БСР являла собой практическое воплощение принципа "советы без коммунистов". Лидеры Коммунистической партии Германии (КПГ) отказались поддержать новую власть, считая ее верхушечным соглашением социалистов, далеким от марксистского идеала диктатуры пролетариата. Бавария оказалась расколотой на "красный" Юг с центром в Мюнхене и "бело-голубой" Север, оставшийся под контролем избранного земельным парламентом (ландтагом) правительства социал-демократа И. Гофмана. После неудавшейся попытки последнего взять реванш (путч вербного воскресенья 13 апреля 1919 г.) ситуация изменилась радикальным образом. Рабочие, получившие в свои руки оружие, потребовали проведения более жесткого курса, наказания контрреволюционеров и соглашателей. Левые социалисты и анархисты были удалены из руководства БСР, вся власть оказалась в руках у местных лидеров КПГ, опиравшихся на собрание фабрично-заводских комитетов и солдатских советов.
После 13 апреля 1919 г. коммунистические руководители объявили БСР составной частью всемирной революции пролетариата, начало которой было положено в 1917 г. в России. Именно "русский пример" стал главным стимулом и движущей силой социально-экономических и политических преобразований, которые были проведены во второй половине апреля 1919 г. Бавария, консервативная и отсталая часть бывшей германской империи, на какое-то время оказалась самым западным бастионом "мирового большевизма", о котором мечтали В.И. Ленин и его соратники.
"Красная Бавария" была жестоко подавлена присланными из Берлина войсками и добровольческими военизированными формированиями праворадикального толка (фрайкоровцами). Но опыт "Красной Баварии" не был забыт: он стал составной частью исторической памяти немцев, вызывая воодушевление и политическую активность одних, страх и ярость других. Трагическая судьба германской Веймарской республики 1919-1933 гг. во многом была результатом глубокого идейно-политического раскола Германии после Первой мировой войны. Разгром левых радикалов, в том числе и в Южной Баварии, открыл дорогу радикалам правым. Тезис о "еврейско-большевистском заговоре" в Мюнхене стал одним из краеугольных камней идеологии и политики национал-социализма, четверть века спустя приведшей Германию к полному краху.
О политических мифах, сложившихся вокруг Советской Баварии, пойдет речь в нашем очерке. Эти мифы либо воспевали, либо демонизировали БСР, они то временно /32/ завоевывали общественное сознание, то теряли свою популярность. Тем не менее, мифы о "Красной Баварии", зачастую имея мало точек соприкосновения с реальностью, существенно влияли на политическое сознание и поведение немцев в XX в.
БЕЛО-ГОЛУБЫЕ: "ВЗГЛЯД В БЕЗДНУ"
Незадолго до полудня 1 мая 1919 г. с крыши бывшей королевской резиденции на площади Макса-Йозефа в центре Мюнхена, где находился штаб Советской Баварии, был сорван красный флаг. В город втягивались правительственные войска; солдаты наспех организованной Красной армии оказывали им лишь эпизодическое сопротивление. Толпа, собравшаяся на площади, скандировала: "бело-голубой", требуя возвращения баварского национального флага. Ключник, сбитый с толку головокружительным развитием событий, поднял один из припрятанных королевских бело-голубых стягов. "Появление любимого сочетания цветов сопровождали нескончаемые крики восторга и размахивание платками собравшихся" [1].
Хотя смена знамен и обгоняла реальный процесс расставания с прошлым, о реставрации монархии Виттельсбахов никто не помышлял. Бавария была провозглашена "Свободным государством" с республиканским правлением. Таковым она является и ныне, входя в состав ФРГ как "Свободное государство Бавария". Однако весной 1919 г. вместо поиска путей примирения победителей "бело-голубых" и побежденных "красных", победители начали массированную пропагандистскую атаку на поверженного противника. Именно "бело-голубые" несут главную ответственность за то, что их реванш не привел к утверждению демократических норм политической жизни. Демонизация побежденных обернулась дискредитацией победителей, чем, в конечном счете, и воспользовалась третья сила.
"Красные" платили "бело-голубым" той же монетой, отказываясь признавать собственные заблуждения и ошибки. В пантеоне мучеников германской революции баварцы заняли не последнее место. Многие из сложенных на скорую руку легенд ("Мюнхен вверх ногами", "красный хаос", "правление чужаков", "зверства белогвардейцев") в той или иной мере продолжают жить в немецком общественном сознании. Их устойчивость связана среди прочего с тем, что они на протяжении нескольких десятилетий ретранслировались историографией.
Первые оценки апрельским событиям 1919 г. давались в прокламациях военного командования и мюнхенской прессе, в донесениях имперских эмиссаров Рицлера и Цеха [2]. Причины провозглашения БСР сводились к господству "русских евреев", страху и пассивности обывателей перед лицом "красного террора"; итогом существования БСР объявлялся развал хозяйства и господство в Южной Баварии уголовных элементов. Все эти аргументы многократно воспроизводились в пропагандистской войне и не несли в себе ничего нового. Но для графа Цеха, олицетворявшего собой служилую элиту кайзеровской эпохи, самым важным представлялось доказательство того, что восстановлению "старого доброго порядка" силовыми методами не существует разумной альтернативы.
Тон, заданный имперской властью, стал руководством к действию на местах. В таком ключе был выдержан сводный отчет мюнхенской полиции, направленный прокурору города 5 ноября 1919 г. Объемистый труд в полтораста страниц претендовал на внешнюю объективность, в нем даже содержалось допущение, что советская власть может быть самой подходящей для современной России. Но не для Баварии - образованная и самостоятельная часть местных рабочих понимала, что "слепое копирование русских учреждений в наших баварских условиях неразумно, что средства принуждения и террора, которыми пользуется диктатура пролетариата, в нашей высокоразвитой экономи/33/ке и при наличии совершенно отличающихся от русских отношений между рабочими и предпринимателями абсолютно неуместны" [3].
Сводный отчет мюнхенской полиции содержал в себе антисемитские предрассудки: он противопоставлял "восточно-еврейских радикалов", одержимых чувством мести по отношению к принявшему их обществу, и благонамеренных местных евреев, которые "в целом негативно относились к деятельности своих соплеменников, прибывших из чужих краев" [4].
Официальную точку зрения на события апреля 1919 г. дополняла политическая публицистика, рассматривавшая произошедшее как болезненную социальную патологию, временное помутнение общественного сознания [5]. Пресса рассуждала о взрывоопасном союзе культурной богемы Швабинга (северный район Мюнхена. - А.В.) и молодого поколения рабочих, пришедших на фабрики из деревень в годы Первой мировой войны. В первых публикациях документов, появившихся в Мюнхене, период Советской республики был противопоставлен предшествовавшему революционному процессу, который отличала общегерманская динамика [6]. Получалось, что Мюнхен и его окружение попали под власть иноземных "пришельцев", не имевших ничего общего с традициями и менталитетом рассудительных баварцев. Самокритичные замечания проницательных наблюдателей звучали только в узком кругу [7] и тонули в грохоте победных реляций и официальных проклятий, адресованных "красным".
Вклад в формирование устрашающего образа БСР внесли и предпринимательские круги Баварии. Специальное заседание торгово-промышленной палаты, состоявшееся уже 9 мая 1919 г., посчитало ущерб, причиненный городу за время правления коммунистов [8]. Каждый день забастовки стоил предпринимателям 7 млн. марок, которые им приходилось выплачивать в качестве жалованья рабочим и служащим. Вопреки очевидным фактам коммунисты были обвинены и в установлении экономической блокады, прервавшей связь Мюнхена с внешним миром. Общая сумма ущерба определялась в 200 млн. марок [9].
Обвинение коммунистов во всех смертных грехах и возложение на них ответственности за плачевное состояние дел в Баварии давало лишь временный эффект. На протяжении лета 1919 г. военные власти констатировали рост негативных настроений по отношению к правительственным войскам и гражданскому правительству. В пролетарской среде курсировали слухи о близком реванше коммунистов [10]. В этих условиях кабинет Гофмана выделил в сентябре 1919 г. 30 тыс. марок для проведения "разъяснительной кампании", которая должна была сформировать консенсус в обществе в отношении революции в Баварии.
Эта сумма, относительно небольшая, привела к значительной активизации публицистики "бело-голубых", но не изменила ее содержания. Авторы пробовали себя в разных жанрах - воспоминаний, личного дневника, документального очерка, политического памфлета". Итог получался одним и тем же - апрельский этап революции выглядел, /34/ по определению писателя Т. Манна, как "взгляд в бездну", а Советская Бавария объявлялась детищем социальных маргиналов, дорвавшихся до власти в условиях дискредитации традиционных институтов государства и общества.
Осенью 1919 г. на полках книжных магазинов появился сборник документов о БСР, составленный чиновником городского магистрата М. Герстлем. В этой книге впервые было несколько приглушено чувство торжества победителей, слово получили революционеры, хотя до обещанного в предисловии объективного подхода автору было еще далеко [12]. Локальный патриотизм доминировал и в комментариях, посвященных событиям БСР. Так, согласно Герстлю, 1 мая 1919 г. мюнхенцы сами освободили город от "спартаковцев", в результате чего правительственные войска вошли в него, почти не встречая сопротивления.
Советский эпизод баварской истории дал обильную интеллектуальную пищу мыслителям консервативного и праворадикального толка, многие из которых воочию видели "Красную Баварию". Проживавший в Мюнхене философ О. Шпенглер в дни БСР делал первые наброски работы "Пруссачество и социализм", которая была закончена осенью 1919 г. и стала манифестом "консервативной революции". Пафос автора был направлен против либералов и умеренных социалистов, которые вначале подстрекали своих сторонников к активным действиям, а потом оказались неспособны обуздать стихию толпы. Согласно Шпенглеру, развращенные либералами и социалистами немецкие рабочие в очередной раз подтвердили свою непригодность к революции, "вместо боев с капитализмом они выигрывали сражения против продовольственных складов, оконных стекол и государственных касс" [13].
Если публицистику противников Веймарской республики отличал агрессивный настрой, то ее отцы-основатели ограничивались самооправданием своих действий. Их труды изобиловали умолчаниями и недоговоренностями. Кто, как не военный министр Германии в 1919-1920 гг. правый социал-демократ Г. Носке, мог бы рассказать о причинах и последствиях военной операции против Мюнхена, однако он посвятил ей всего несколько строк воспоминаний, соединявших в себе неточную хронологию и морализующий пафос [14].
Лидеры Социал-демократической партии Германии (СДПГ) отдавали отчет в том, что события завершающего этапа германской революции легли темным пятном не только на их биографию, но и на репутацию партии в целом.
Аргументированная критика классовой юстиции, выступавшей на стороне контрреволюционных сил, содержалась в труде Э. Гумбеля. Хотя его подсчеты жертв военной зачистки Мюнхена вызвали широкий общественный резонанс, они не привели ни к пересмотру приговоров военно-полевых судов, ни к осуждению офицеров, отдававших приказы о расстреле на месте [15].
Даже если бы гражданские власти Баварии поставили перед собой задачу демократической трансформации общественного сознания на основе критики коммунистической диктатуры, ее невозможно было бы выполнить. Массовой поддержки у искренних республиканцев не было ни в Берлине, ни в Мюнхене. Если Веймарская республика /35/ воспринималась как выполнение требований Антанты, то восстановление конституционного порядка в Баварии - как результат военной оккупации извне.
Отказавшись от непредвзятого анализа причин и последствий баварской революции, отделив апрельские события от ее предшествующей фазы, "бело-голубые" сохраняли верность канонам военной пропаганды, которые внесли немалый вклад в дискредитацию коммунистического режима. Они продолжали эксплуатировать "великий страх" обывателя перед грядущими революционными потрясениями, о котором писал биограф Гитлера И. Фест: "Ужасы красного террора, раздутые — прежде всего стекавшимися в Мюнхен беженцами и эмигрантами — до проявлений сатанизма, оргий резни и жаждавшего крови варварства, неизгладимо врезались в народную фантазию" [16].
Оборотной стороной "великого страха" выступала уверенность обывателя в том, что только военная верхушка представляет национальные интересы, свободные от партийного эгоизма, что только она может спасти Германию от экспансии большевизма.
Избавление Баварии от коммунистической диктатуры, произошедшее в худших традициях германской истории - "железом и кровью", вошло в череду классических мифов германского милитаризма, вроде печально известной "легенды об ударе кинжалом в спину". Задуманная своими творцами как средство консолидации консервативно настроенной части общества, эта легенда эксплуатировала страхи и фобии обывателей, отводила народный гнев от командования армии, но не содержала в себе позитивного заряда. Поскольку потенциал рейхсвера в первые годы Веймарской республики был сведен к минимуму, политические партии и союзы начали создавать собственные военизированные формирования. Бавария шла в первых рядах этого процесса. Гражданская война в Южной Германии не была закончена, она просто перешла в иную, латентную фазу, и здесь у "бело-голубых", которые все еще пытались лавировать между левыми и правыми радикалами, не было никаких шансов на успех.
КРАСНЫЕ: ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ
История Советской Баварии могла бы стать отправной точкой для пересмотра стратегии германских коммунистов периода "бури и натиска". В условиях отката революционной волны лидерам и теоретикам КПГ пришлось бы поставить крайне неудобные вопросы о личной ответственности за произошедшую катастрофу (за три недели существования БСР в остальной Германии не прошло ни одной заметной кампании в ее поддержку), и об адекватности установки на "мировую революцию пролетариата" реалиям послевоенной Европы. За исключением ряда робких попыток критического анализа, которые предпринял лидер КПГ П. Леви, содержательная дискуссия так и не состоялась. Напротив, догматическая интерпретация баварского опыта, связанный с ней поиск внешних врагов и козлов отпущения в собственных рядах заблокировал выход партии из самоизоляции, позволил политическим оппонентам утвердить в германском общественном мнении ее образ как "руки Москвы" и "марионетки Коминтерна".
В Мюнхене еще шли бои, когда центральный орган КПГ "Роте Фане" выступил с редакционной статьей, посвященной истории первой БСР. Последняя называлась уродливым и нежизнеспособным "гомункулусом, который был создан из грязи, зачат социалистами большинства, воспринят независимцами и получил крещение из рук анархистов" [17]. Все же итоговые оценки были выдержаны в тональности исторического оптимизма. Ценой своей жизни баварские коммунисты задержали наступление контрреволюции по всей Германии. Теперь и перед КПГ, и перед революционными рабочими встали иные задачи - "теперь речь идет о том, чтобы германский пролетариат научился маршировать в ногу" [18]. /36/
Молчание германской компартии объяснялось не только этим. П. Леви и К. Цеткин опасались того, что слишком резкая критика баварских коммунистов спровоцирует внутрипартийный кризис и сдвинет КПГ еще левее. В этих условиях им приходилось скрывать свои взгляды не только по отношению к соратникам по партии, но и по отношению к лидерам Советской России. В своем письме Ленину от 30 апреля 1919 г. Цеткин, с одной стороны, рисовала нежизнеспособность Мюнхенской коммуны и предсказывала ее близкий конец, с другой - повторяла тезис о ее огромном воспитательном значении [19].
Письмо попало в руки Ленина только во второй половине июня. Дефицит достоверной информации из-за рубежа привел к тому, что в Москве падение Советской Баварии осталось почти незамеченным. Впрочем, большевистская пресса хоронила ее несколько раз уже в апреле. "Почерневшая Бавария", как отмечалось в передовице "Правды", была компенсирована "покрасневшим Парижем" (там 1 мая прошли массовые демонстрации) [20]. События в Мюнхене рассматривались в качестве локального отступления европейской революции, которая рано или поздно проложит дорогу "мировому большевизму".
Лидеров РКП(б) подобные объяснения, конечно, не устраивали. Ленин встречался с активными участниками событий в Баварии, которым удалось вырваться из страны и добраться до Москвы - В. Будихом [21] и М. Левиным [22]. Последний, идя на встречу с вождем, настраивался на покаяние, однако Ленин сразу же успокоил его: "учитывая чрезвычайно тяжелое положение, в котором находилась ваша партия в Баварии, трудно было добиться других результатов" [23].
Коммунистический Интернационал, созданный за месяц до провозглашения первой БСР, ограничился рядом публикаций, не содержавших критики в адрес германских коммунистов. В них проводились параллели с логикой развития событий в русской революции 1917 г., использовался ее политический лексикон [24]. На Втором конгрессе Коминтерна делегаты почтили память павших борцов революции, среди которых первым был назван Е. Левинэ [25]. Однако и в ходе его работы по существу об опыте мюнхенских коммунаров речи не было. Так сложились благоприятные условия для рождения апологетической легенды. /37/
Решающий вклад в канонизацию БСР внесли ее участники, сумевшие вырваться из оккупированного Мюнхена. П. Фрелих, заведовавшей пропагандой в правительстве Советской Баварии, всю вину за поражение возлагал на независимцев и анархистов, которые без всякой поддержки со стороны масс, только для удовлетворения собственных амбиций провозгласили Советскую республику [26]. Пафос его статьи в теоретическом журнале КПГ сводился к одной единственной мысли: мюнхенские коммунисты не сделали ни одного неверного шага. Оппонентом Фрелиха выступил сам партийный лидер Леви. С его точки зрения, возглавив борьбу против путчистов, коммунисты поступили правильно. Попав под влияние разгоряченных победой рабочих, лидеры мюнхенской КПГ не смогли вовремя остановиться и подумать о последствиях захвата власти [27]. Леви также проводил параллели с июльскими событиями 1917 г. в Петрограде, но делал из них такой вывод: дав сигнал к отступлению, большевики не потеряли связи с разбуженными массами; напротив, убедили последних в том, что именно они лучше других партий чувствуют логику развития революции.
В конце 1919 г. Фрелих под псевдонимом Пауль Вернер издал первую книгу о Советской Баварии, написанную с коммунистических позиций. Внешне она выглядела как ответ на измышления буржуазной прессы [28]. Секрет ее популярности заключался в том, что книга предлагала читателю такой образ Советской Баварии, который можно было принимать только целиком. Ряд выводов Фрелиха опирался на положения, которые вытекали из опыта русской революции. Во-первых, всячески выпячивалась негативная роль независимцев и анархистов. Во-вторых, советам отводилась роль инструмента партийной диктатуры. В России большевики не останавливались перед их постоянными перевыборами до тех пор, пока советы не попали под их полный контроль. Баварские же коммунисты слепо доверяли классовому инстинкту рабочих, считая, что мюнхенские фабзавкомы олицетворяют их волю.
Книга Вернера-Фрелиха вызвала понятное возмущение лидеров первой БСР, которые были представлены в ней жалкими пособниками буржуазных кругов и социал-демократии. Анархист Э. Мюзам написал открытое письмо Ленину, опубликованное только в 1929 г. Его интерпретация событий во многом выглядела как подправленная коммунистическая легенда: только анархисты ставили единство пролетарских сил выше идейных разногласий, независимцы и коммунисты, напротив, демонстрировали партийный эгоизм. В отличие от Фрелиха, сравнивавшего Советскую Баварию и большевистскую Россию, Мюзам констатировал "потрясающие параллели" между Мюнхенской и Парижской коммуной [29].
Поражение Леви в ходе внутрипартийного конфликта весной 1921 г. закрыло перспективу критического анализа уроков Мюнхенской коммуны самими коммунистами. Как и "бело-голубые", сторонники парламентского развития Баварии, наследники советской республики после ее поражения не смогли дать взвешенной и самокритичной оценки одного из специфических эпизодов германской революции. "Работа над прошлым" была оставлена будущим поколениям историков, в настоящем же та или иная интерпретация событий являлась подручным оружием партийно-политической борьбы. Коммунистам, в отличие от других ее участников, приходилось оглядываться не только на настроения собственного электората, но и на "генеральную линию", определяемую из Москвы. /38/
БАВАРСКИЕ КОММУНАРЫ В СССР: ЖИВАЯ ПАМЯТЬ
Постоянным напоминанием о Советской Баварии являлось сообщество ее активных участников, оказавшихся в эмиграции. Значительная часть из них окольными путями прибыла в СССР, здесь их трудоустраивали в аппарате Коминтерна и примыкавших к нему общественных организаций. Мюнхенские коммунары, среди них М. Левин, В. Будих, Э. Волленберг, К. Петермейер ездили по стране с докладами, участвовали в пропагандистских кампаниях. Каноном для эмигрантской литературы о БСР оставалась книга Вернера, однако все более давали о себе знать и реалии советской политической конъюнктуры. С середины 1920-х годов обязательным стало подчеркивание "люксебургианских" ошибок баварских коммунистов, проявившихся в превознесении стихийности рабочих масс и недооценке гэоли крестьянства. Их критиковали и за "детскую болезнь левизны", которая выразилась в пассивности во время существования первой БСР. Баварским коммунистам "необходимо было проделать опыт этой первой Советской республики вместе с массой, а не занимать выжидательную позицию в стороне" [30].
Баварских коммунаров в эмиграции сплачивал пантеон погибших героев, особое место в котором занимал лидер Советской Баварии коммунист Евгений Левинэ. Появилась художественная повесть о Левинэ, выдержавшая около десятка изданий. Ее автор М. Слонимский уделил особое внимание последним дням жизни революционера. Весьма необычно выглядели слова, вложенные Слонимским в уста главного героя во время его прощальной встречи с матерью: "История работает на пролетариат. Новое Возрождение предвещено, предсказано Марксом и динамит Маркса - в руках опытных мастеров: партия коммунистов, как мировое объединение лучших химиков, работает этим динамитом" [31].
В Москве широко отмечался десятилетний юбилей БСР: в Центральном доме Красной армии состоялся торжественный вечер, там же была развернута документальная выставка [32]. Хор красноармейцев ездил по Советскому Союзу с постановкой "Баварская Красная Армия в песнях" [33]. Статья Левина в "Правде" делала вывод о том, что "диктатура баварского пролетариата представляла собой первую, и оставшуюся до настоящего времени единственной, попытку германских рабочих испытать в борьбе за власть новый путь классовой борьбы, путь большевизма" [34].
На воспоминания участников БСР опиралось первое исследование Советской Баварии, написанное профессиональным историком Н.Е. Застенкером [35]. Монография Застенкера являлась детищем своего времени, сочетая в себе идеологическую зашоренность и насыщенное деталями изложение хода событий, опиравшееся на всю доступную тогда источниковую базу. Путеводной звездой автора являлась сталинская цитата, согласно которой "советы, взятые как форма организации, есть оружие и только оружие. Это оружие можно при известных условиях направить против революции" [36].
Естественно, что главной ошибкой баварских коммунистов оказывалось "люксембургианское" преклонение перед стихийным движением масс, неспособность поставить себе на службу советы рабочих и солдатских депутатов. Споря в ряде сюжетов с Фрелихом, Застенкер в целом воспроизводил его концепцию БСР. Автору было трудно перещеголять германских коммунистов в их критике НСДПГ, однако тезис об их предательской роли оставался незыблемым. Парадоксально, но в 1934 г. главный из преда/39/телей, Э. Толлер, прибыл в СССР на Первый съезд советских писателей и был окружен всевозможным почетом [37].
БСР при всех своих ошибках рассматривалась идеологами большевизма, а вслед за ними и историками, как отражение света, которым озарила мир Октябрьская революция. Считался аксиоматическим и тезис о том, что своим существованием Советская Бавария оттянула на себя силы врага, помогла выжить Советской России. Мюнхенский коммунар К. Рецлав в воспоминаниях с гордостью сообщал читателю, что "своей борьбой в Баварии мы связали силы фрайкоровцев, которые в противном случае могли быть использованы для подавления революции в Советской России" [38].
Юбилейные издания (книга Застенкера появилась к пятнадцатилетию БСР) закрепляли в сознании советских читателей легенду о баварском Октябре и его кровавом подавлении, участники событий добавляли все новые краски в описание зверств белогвардейцев. "На каждого солдата выдавалось по нескольку литров вина, пива и водки в день, и обезумевшие, озверелые наемники набрасывались на мюнхенских пролетариев", "русских военнопленных расстреливали сотнями в день" [39]. В упрек коммунарам ставилась пассивная тактика, выжидание революции в соседних странах, в то время как надо было совершить военный прорыв на Восток, в направлении Будапешта и Вены. Обращает на себя внимание милитаризация официальной памяти о БСР в Советском Союзе.
Публицистические работы и воспоминания баварских эмигрантов, появившиеся в тридцатые годы, уже не так информативны. Однажды появившись на свет, официальная версия истории БСР становилась все более нетерпимой к любым уклонам и разночтениям. Левинэ, сохраняя ореол несломленного героя, получал все более резкие упреки за недооценку авангардной роли партии и даже склонность к синдикализму (отождествление фабзавкомов и политических советов). Характерный пример подобного сгущения красок дает посвященная Левинэ статья в Большой советской энциклопедии, датированная 1938 г.: "ошибки люксембургианского характера тяготели над его практической деятельностью и в значительной степени ускорили поражение Баварской советской республики" [40].
Приспособление к реалиям сталинской идеократии, использование опыта БСР для воспевания большевистской модели партийной диктатуры не стали для баварских эмигрантов индульгенцией в эпоху большого террора. Попав в опалу, Э. Волленберг сумел покинуть пределы Советского Союза в июле 1934 г. Не прошло и трех лет, как за принадлежность к его "троцкистской антипартийной организации" было арестовано большинство участников БСР, нашедших политическое убежище в СССР [41]; среди них были В. Будих, К. Петермейер, Г. Таубенбергер. По надуманному обвинению в шпионаже Военной коллегией Верховного суда СССР были приговорены к расстрелу М. Левин и Т. Аксельрод. Не вернулись из ГУЛАГа Ф. Роттер и Г. Губер.
В ходе допросов поражение Мюнхенской коммуны трактовалось следователями НКВД как личная вина обвиняемых, давало повод для подозрений в предательстве. В ходе судебного заседания председательствующий спросил врача С. Минцера, который после подавления БСР отсидел в тюрьме всего несколько недель: "почему Вам тогда так мало дали?" [42]. В итоге, когда пришло время очередного юбилея Советской Баварии, о нем некому было вспомнить. Впрочем, весной 1939 г. слово "Бавария" порождало у европейцев уже совершенно иные ассоциации. /40/
КОРИЧНЕВЫЕ: ТОЧКА ОТСЧЕТА
Отношение нацистов к историческому опыту Советской Баварии, и шире - германской революции 1918-1919 гг., характеризовалось двумя факторами. Оно было максимально персонифицировано и четко распадалось на два полюса, отражая черно-белое видение мира, характерное для идеологии Гитлера и его окружения. На темной стороне оказывались враги немецкого народа - евреи, чужеземцы (в их число попадали и русские), которые воспользовались внутриполитическим кризисом в стране для того, чтобы обрушить привычный порядок и захватить власть в свои руки. На светлой - национально мыслящие военные и добровольцы, с риском для жизни задушившие гидру революции, которая грозила Германии исчезновением с политической карты мира.
Особое место, которое занимали баварские события в нацистской идеологии, определялось не только тем, что именно здесь "азиатский большевизм" добился наибольших успехов. Многие из будущих лидеров НСДАП оказались в Мюнхене весной-летом 1919 г., хотя далеко не все из них внесли заметный вклад в военное подавление БСР. Гитлер служил в одной из частей местного гарнизона, прибыв туда из госпиталя 19 ноября 1918 г. В дни существования БСР никакого желания примкнуть к ее противникам ефрейтор Гитлер не проявлял; напротив, 16 апреля 1919 г. был избран в солдатский совет своего батальона, симпатизировавший социал-демократам [43]. Свои политические взгляды он впервые артикулировал несколько позже, когда Мюнхен уже находился под контролем правительственных войск. В "Майн Кампф" появилась изрядно отредактированная версия, исходящая из того, что революционные события в Баварии привели к "советской диктатуре, то есть, лучше сказать, к временной диктатуре евреев, чего зачинщики революции добивались как своей конечной цели во всей Германии". Гитлер якобы публично выступил против советской власти, и в конце апреля едва не был арестован коммунистами. Документально подтверждено лишь то, что он был зачислен в комиссию, которая занималась расследованием деятельности солдат полка в дни Советской Баварии [44]. Так или иначе, это позволило ему остаться на армейском пайке, а потом попробовать свои силы в качестве штатного пропагандиста рейхсвера.
Перечисление будущих лидеров "третьего рейха", отметившихся в Баварии весной 1919г., занимает около страницы [45]. Э. Рем служил в штабе корпуса Эппа, а затем стал заместителем военного коменданта Мюнхена. Р. Гесс являлся одним из добровольцев и неоднократно позировал на фотографиях, запечатлевших триумф "освободителей". Г. Гиммлеру было 18 лет, он успел закончить школу унтер-офицеров и в конце апреля 1919 г. вступил во фрайкор Оберланд, формировавшийся в городе Ландсхут [46]. С января 1919 г. по баварской земле ходил А. Розенберг - будущий автор расовой теории национал-социализма. Изданный в Мюнхене альбом "Могильщики России" содержал карикатурные портреты вождей РКП (б), в число которых попали лидеры БСР Е. Левинэ и Т. Аксельрод [47]. В предисловии к альбому, которое было написано Розенбергом, большевизм выступал в качестве ответвления еврейско-масонского заговора, раскинувшего свои щупальца по всему миру.
На протяжении всего существования Веймарской республики нацистская пропаганда эксплуатировала страх обывателя перед "красной угрозой", отождествляя ее с экспансией мирового еврейства. Да и превращение Мюнхена в опорный пункт НСДАП невозможно представить себе вне контекста событий 1919 г. Сразу же после прихода /41/ Гитлера к власти на коммунистов и социалистов обрушилась волна репрессий. Э. Мюзам брошен в концлагерь и там убит, В. Будих чудом выбрался из застенков штурмовиков, у Р. Шолленбруха в тюрьмах и концлагерях оказались почти все родственники, сохранившие верность КПГ. В 1937 г. значительное количество судебных дел мюнхенских коммунаров было затребовано партийными организациями НСДАП, гестапо и прокуратурой. Очевидно, это происходило в рамках очередной кампании по унификации немецкого общества. Досталось даже мертвым - останки Ландауэра и Эйснера были перезахоронены на еврейском кладбище, надгробия над их могилами уничтожены.
Полузабытые сюжеты, связанные с Советской Баварией, вновь оказались востребованными. Со страниц массовых изданий на читателя обрушивался вал запоминающихся образов - "смерть над Мюнхеном", "очаг красной чумы", "бесчинствующие недочеловеки" [48]. Появились даже литературные произведения о БСР, выдержанные в национально-патриотическом ключе, на разные лады обыгрывавшие в своих названиях ненавистное прилагательное "красный" [49]. В 1937 г. массовым тиражом был переиздан альбом Г. Гофмана, содержавший уникальную подборку фотографий, снятых в дни существования БСР. В предисловии личный фотограф Гитлера отдал должное политической конъюнктуре, заявив, что современная Испания является наглядным подтверждением того, во что мировой большевизм собирался превратить Германию [50].
Программным можно было бы назвать заголовок последней части иллюстрированной книги Шрикера: "Мюнхен или Москва". Начав с того, что падение династии Виттельсбахов спровоцировал один-единственный посланец из России, автор в заключение поднимался до обобщений вселенского масштаба. Доблестные войска и фрайкор "освободили Баварию от красной чумы, вырвали рычаги власти из рук московских эмиссаров, прекратили террор преступных фантазеров"51. Был остановлен девятый вал мирового большевизма, сопоставимый с нашествием на средневековую Европу азиатских кочевников. Однако неблагодарная Антанта отплатила за это Германии унижением Версальского мира.
История "спасителей отечества" также не осталась без внимания нацистских идеологов. На середину 1930-х годов пришелся всплеск издания мемуарной литературы, принадлежавшей перу активных участников военного уничтожения Мюнхенской коммуны [52]. В 1936-1942 гг. появилась серия трудов военно-исторического института вермахта, детально рассматривавших участие армейских частей и фрайкора в подавлении германской революции [53]. Четвертый том серии был посвящен событиям в Баварии, во введении к нему обосновывалось их особое значение: "именно в Мюнхене русскому большевизму удалось впервые в Германии свить себе гнездо в качестве государственного образования, пусть даже недозрелого и несформировавшегося" [54]. Следует отдать должное скрупулезности составителей этого труда - он основывался на архивных материалах, содержал карты и схемы развертывания правительственных войск, детальную хронологию событий. Армейские чиновники избегали безудержного воспевания "героев-освободителей" Верхней Баварии, признавая, что "бои с большевизмом были /42/ несравнимы с событиями Великой войны ни с точки зрения длительности и ожесточенности, ни с точки зрения понесенных потерь" [55]. Однако и эта книга полностью вписывалась в поток унифицированной исторической памяти нацистской эпохи - поток, исчезнувший вместе с ушедшим в небытие "тысячелетним рейхом".