Золото в политике России (1917—1921 годы). Часть 1
Своеобразная статья о злых большевиках, которые в разгар гражданской войны смели отнимать золото у свободных граждан. Забавно встретить в источниках Латышева, Арутюнова и даже Э.Саттона. Но в целом сойдет как ликбез по теме того, как коммунисты копили на фонд "золота партии".
Отмечу, что журнал ухитрился пропустить ссылку №49. Так что если что - это не я.
Первым специальным постановлением ВСНХ РСФСР (от 12 января 1918 г.) «О золоте и платине» вводились скупка государством всего производимого в стране золота, а также государственный контроль над обращением драгоценных металлов. Произвольное, по декрету, установление цен при закупке металла у добывающих предприятий пагубно влияло на их и без того плачевное состояние: «Совершенно не соответствующая себестоимости несправедливая цена золота для реализации Госбанку разорила местную промышленность», — констатировал Совет съездов золотопромышленников богатейших Ленского и Витимского горных округов (3).
Поскольку золотопромышленность находилась в состоянии разрухи, стихийно развивавшаяся минимальная золотодобыча была фактически неуправляемой; казанская часть «романовского золота», значительно истощенная, возвратилась в советскую Москву лишь в марте 1920 г. (4), а в самый тяжелый период гражданской воины большевистское правительство располагало только золотом из Нижегородского хранилища (около 200 т) (5).
Это были немалые «готовые» ресурсы, но перед властью постоянно выдвигались несоизмеримо большие потребности. Например, 245,5 т золота в слитках (то есть более, чем запасы Нижегородского хранилища), полагалось /31/ уплатить Германии после Брестского мира на основании дополнительного соглашения от 27 августа 1918 года. До денонсации Брестского договора две партии золота из запланированных шести были отправлены по назначению. Первая, объемом 42 860 кг., названа в постановлении Совнаркома от 19 сентября 1918 г., вторая, 50 676 кг., известна по архивным данным и свидетельствам участников (6). Всего по Берлинскому финансовому соглашению (так называемому экономическому Бресту) в Германию было передано золота на сумму 129,8 млн рублей (7), или около 93 тонн.
В свете данных, во-первых, о плачевном состоянии к тому времени германской армии и в связи с явным стремлением Германии сделать Россию объектом ресурсной и экономической эксплуатации, во-вторых, ввиду уже наметившейся страшной голодной перспективы в России 8, принятое решение было едва ли отточенно выверенным (9).
На золотой ресурс рассчитывали и для того, чтобы «откупиться» от стран Антанты. Предельно откровенно формулировал суть проблемы (в письме полпреду в Швеции от 29 октября 1918 г.) нарком иностранных дел Г.В. Чичерин: «По отношению к Антанте... далеко не исключена возможность откупиться, как мы откупились в Бресте» (10).
Поскольку значительная часть «унаследованного» большевиками золотого запаса находилась до весны 1920 г. в руках Комуча (11) и его преемников, встает закономерный вопрос о том, из каких источников предполагалось оплатить нейтралитет Германии, на какие поступления золота рассчитывали советские вожди в других своих делах и начинаниях — дипломатических, хозяйственно-экономических, идеологических?
Заметным источником поступлений стало национализированное (декретом 14 декабря 1917 г.) банковское золото. Все российские коммерческие банки с 1902 г имели собственные золотые резервы, а работавшие непосредственно с добывающими предприятиями — золотосплавочные лаборатории; в банковских сейфах хранились ценности частных лиц. Конфискованное у банков золото было собрано в Отделе кредитных билетов и металлического фонда Народного банка, а также в так называемых Кремлевских кладовых. О размахе проведенной конфискации может свидетельствовать ряд примеров. В одном из центров золотодобычи — Екатеринбурге после немедленной постановки на учет сейфов местных отделений Сибирского, Азовско-Донского, Волжско-Камского, Русско-Азиатского банков, к середине лета 1918 г., было переплавлено и отправлено в столицу около 165 пуд. золота. Помимо изъятого, здесь был в спешном порядке «утилизован» эвакуированный из Петрограда запас государственных наград Российской империи, в слитки был переплавлен также золотой запас Румынии, эвакуированный в Россию во время наступления немцев на Бухарест в 1916 году. Всего Уралсоветом было собрано около 400 пуд. (6,6 т) золота. В начале 1918 г. была национализирована и передана в ведение Комитета советских организаций крупнейшая в Сибири Иркутская золотосплавочная лаборатория, запасы которой также пополнили государственный металлический фонд (12).
В первые годы своего существования советское государство демонстрировало характерное смещение приоритетов политики в сфере золота — не произвести, но «сэкономить», не добыть, но «изъять», в стране разворачивалась мощная, не затухавшая на протяжении почти пяти лет, кампания по реквизициям и конфискациям ценностей, в ходе которой особое значение придавалось драгоценным металлам. Такого рода деятельность была поставлена во главу угла советской политики в сфере накопления валютного металла. Кампания оформлялась системой специальных законодательных актов, но этим же целям служили и декреты общего характера (например, об отмене права наследования, о дарениях (13)). Ценностей лишались не только «классовые враги», но фактически все население, и если на начальной стадии реквизиционная кампания была формально облечена в законные формы и даже предполагала компенсационные выплаты, то впоследствии переродилась в произвольные изъятия. Действовавших на поприще экспроприаций партий /32/цев вдохновляли высокими революционными целями, указывая на острую необходимость золота для «восстановления промышленности, разрушенной буржуазным саботажем», а также лозунгами «классовой борьбы с роскошью».
В соответствии с январским 1918 г. постановлением ВСНХ «о золоте и платине» государство, монополизировав обращение золота, обязало все золотопромышленные и золотообрабатывающие предприятия немедленно сдавать имевшееся у них золото государству по нормированной цене (32 руб. за золотник (14) 96-й пробы). Контроль над реализацией постановления возлагался на систему местных советов, суды революционных трибуналов. Они должны были не допускать утечки золота, специальные комитеты при комиссариатах финансов областных советов отвечали за его хранение и незамедлительную отправку в столицу. По Декрету о спекуляции, за сбыт, скупку и даже хранение всякого золота — «сырого», в слитках и монете — полагалось лишение свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества. Помимо советов, такого рода деятельностью занимались организованные повсеместно реквизиционные отряды, характер операций которых ясен из того, что Совнаркому пришлось издать постановление о соблюдении их «бойца־ ми» «строжайшей пролетарской дисциплины» (15).
Целям накопления золотых ресурсов служила кампания «экономии» обращаемого валютного металла. Согласно февральскому 1918 г. постановлению СНК, у частных лиц должны были изыматься массивные изделия весом свыше 16 золотников. 14 февраля СНК ввел регламентацию изготовления изделий из золота. Декретировались их максимальная проба (назначена 36-я) и вес наиболее массовых изделий: обручальных колец — не более 1 золотника, «крестильных крестов» — не более 0,5 золотника. Владельцы магазинов по продаже изделии из драгоценных металлов, ювелирных и часовых мастерских Петрограда, обязанные в трехмесячный срок переделать все имевшиеся изделия высокой пробы, продать или сдать их по фиксированной цене в Государственный банк, обратились в городской совет с ходатайством о продлении назначенных сроков. Но, несмотря на вполне оправданную мотивацию, в ответ ходатаи получили «классовую» резолюцию, подтверждавшую жесткие сроки (16).
В марте 1918 г. московские мастерские, переплавлявшие золото и серебро в слитки, работали в две смены. Совет народного хозяйства Северного района отчитывался в марте 1918 г., что в ходе переплавки «тяжеловесных изделий» в одном только Петроградском районе было «сэкономлено» 130 пудов золота (17).
На фоне бурных событий первого года революции и набиравших силу реквизиционных кампаний, в середине лета 1918 г. правительство впервые обратило внимание и на второй внутренний источник поступлений золота — промышленную добычу. Вызвано это было, однако, не заботой о состоянии отрасли, а общей национализацией крупнейших промышленных предприятий по известному декрету 28 июня 1918 года (18). В отличие от ряда других отраслей (в том числе платинопромышленности), в которых были национализированы все предприятия, в золотопромышленности эта мера коснулась 20 наиболее крупных (19), принадлежавших акционерным или паевым компаниям (Ленское золотопромышленное товарищество, Анонимная компания Кочкарских золотых промыслов и все предприятия Кочкарской системы, Верхне-Амурская компания, Амурское, Российское, Федоровское, Южно-Сибирское золотопромышленное общество, Амгунская компания, Миасское золотопромышленное товарищество, Южно-Алтайское золотопромышленное дело, Акционерное общество Ольховских золотых рудников, акционерное общество «Алтай», Нижне-Селенгинское товарищество, Циманская золотопромышленная компания, Общество Мариинских приисков, Товарищество «Ельцов и Левашов», акционерное общество «Драга», Охотское золотопромышленное товарищество, Айдырлы-Кваркенский золоторудный район, Московское лесопромышленное товарищество, Зауральское горнопромышленное товарищество). /33/
До этого акта в сферу внимания советского правительства попало лишь одно, самое крупное золотодобывающее предприятие России — Ленская компания. 29 мая 1918 г. специальным постановлением СНК ей был предоставлен государственный кредит в размере 20 млн руб. — столько же, сколько было предоставлено всем национализированным предприятиям Западной Сибири. Обеспечением столь крупного кредита должно было служить все добываемое компанией золото, которое «Лензото» обязалось полностью сдавать в Бодайбинское отделение Государственного банка по установленной совнархозом цене (20). Тогда же впервые в правительстве говорили о «возможности национализации» золотодобывающих предприятий: на заседании 28 мая 1918 г., при обсуждении так называемой Сибирской сметы, СНК решил направить на Ленские прииски чрезвычайную комиссию для «выяснения» данной проблемы. Постановка этого вопроса была, очевидно, связана с осложнением положения советской власти, заставлявшим изыскивать резервы: 29 мая, как известно, состоялись и два таких чрезвычайных постановления СНК, как «о борьбе с голодом» и «объявлении Москвы на военном положении».
С декрета 28 июня и появления государственного сектора золотодобычи фактически началась собственно золото промышленная политика новой власти. Национализация предприятий мотивировалась необходимостью «решительной борьбы с хозяйственной и продовольственной разрухой и упрочения диктатуры рабочего класса и деревенской бедноты». Суть управляющего воздействия государственной власти в новых условиях определялась полномочиями Главзокома (Главзолота, Главного золотого комитета) ВСНХ, который должен был «в действительности руководить» всей золотой и платиновой промышленностью, обеспечивая «общие условия» развития отрасли и занимаясь материальным обеспечением предприятий (именно он давал заключения о возможности и условиях их финансирования ВСНХ) (21). Государство в этот период выступало более в роли «амбаропромышленника» — производством непосредственно не занималось, но, обеспечивая предприятия всем необходимым, скупало добытое.
Первыми организационными актами Главзокома на местах стали созыв Конференции золотоплатиновых приисков всего Урала, попытки упорядочить деятельность контрольно-промышленных комитетов и рабочего контроля в крупнейших сибирских промысловых системах и «деловых советов» на Урале — стихийно сложившихся органов управления национализированной промышленностью, состоявших из специалистов и рабочих (22). Но стремительно разворачивавшаяся гражданская война затруднила деятельность нового полномочного правительственного органа.
На золотых рудниках и приисках, неоднократно в ходе военных операций переходивших то к белым, то к красным, спешно налаживалась добыча. Администрация A.B. Колчака планировала развернуть на захваченных территориях добычу золота, на что уральскому горному управлению был даже выделен кредит, и владельцам промыслов оказывалась помощь в закупке продовольствия. Позже «верховный правитель» решил оставить золото в свободном обращении, а платину, пользовавшуюся неограниченным спросом у Антанты, монополизировал. Отступая, и белые и красные изымали добытое, прятали или взрывали технику, золотопромывальные и обогатительные фабрики, затопляли шахты, скрывали перспективные участки, в специальном Наставлении ВЦИК и СНК всем местным советам «Как поступать в случае нашествия неприятеля...» значилось: «Все, что не может быть вывезено, должно быть подожжено, взорвано, закопано». К подобным же мерам прибегали, отступая, белогвардейские части (23). Во время гражданской воины разруха отрасли достигла апогея. Золотодобывающее производство пребывало в плачевном состоянии, годовой объем добычи за весь период 1918-1922 гг. не превышал 4-5% добычи довоенных лет.
По мере успехов Красной армии, продвигавшейся на восток, Главзоком пытался территориально расширять сферу своей деятельности. В декабре 1918 г. /34/ в освобожденные районы Сибири был впервые послан представитель Комитета (горный инженер Шейсвит) с «задачей развернуть золотоприисковую операцию». В январе 1919 г. вслед за уральским региональным управлением главка (Уралзолото) представителями комитета было организовано Западно-Сибирское управление в Томске. Организация Средне-Сибирского управления на этом этапе не удалась. Налаживанию работы препятствовало отсутствие связи Главзолота с золотопромысловыми районами. Сказывались сепаратистские тенденции: для создания районного управления на Лене, отмечено в одном из первых отчетов Комитета, потребовалось «особое согласование с Иркутским губсоветом», а Сибсовнархоз, например, вообще запрещал «всякое сношение с Москвой» (24). В период существования Дальневосточной Республики (апрель 1920 — ноябрь 1922 г ) золотые прииски на ее территории (восточнее Забайкалья) находились в ведении Отдела золотопромышленных предприятий Управления снабжения 5-й Сибирской армии.
В 1920 г. Главзолото активизировал деятельность по организационному закреплению, централизации управления золотыми промыслами — провел переоценку имущества приисков и рудников, в районы, освобожденные от интервентов, направил 14 геологических партий для рекогносцировочных и разведочных работ (25), в золотопромысловых районах выделялись приисковые группы с самостоятельными местными правлениями («райзолото»). К концу года штат Комитета, состоявший изначально из трех человек, насчитывал более сотни сотрудников. Местные золотые управления составляли сметы на разработку приисков, утверждаемые, в соответствии с духом директив ВСНХ. Главзолотом в столице. Главк «выхлопатывал» для приисков наряды на продовольствие и товары, по возможности обеспечивал денежными оборотными средствами. В январе 1920 г. были национализированы и переданы в ведение Главзолота все мелкие заведения по обработке драгоценных металлов (Товарищество Хлебникова и Ко, московские золото-серебряные фабрики и заведения Немирова — Колодкина, Болина, Курлюкова, Оловянникова и Kū, Блинова) (26).
В 1920 г. на Урале, по данным Главзолота, на золото- и платинодобывающих предприятиях работали 6 тыс. человек, в Ленском районе — 22 тыс., в Средней Сибири — 1,6 тыс., а в Западной Сибири — всего 431 человек. По итогам этого года Сибирь в целом достигла 3,3% дореволюционного уровня добычи, из 1600 приисков действовало всего несколько десятков. В богатейшем, относительно благополучном Ленском районе, в предвоенный период дававшем треть имперской добычи (около 1000 пудов), в 1920 г. было добыто всего 50 пудов (планировалось 240). Из-за задержки продовольственных грузов на Лене промысловая операция была свернута, под угрозой голода из Бодайбо было возвращено 8 тыс. завербованных китайцев, в течение 1921 г. объем добычи на Ленских приисках оставался на том же уровне (27). Несмотря на сравнительно широкие полномочия активно действовавшего Главзолота, он не смог удержать катастрофическое падение добычи в стране.
Объяснялось это тем, что ход промыслов во всех районах в принципе зависел от способности правительственных учреждений обеспечить предприятия продовольствием, топливом и рабочей силой. Но золотопромышленность, в условиях и без того скудных ресурсов, направляемых из центра, в начале 1920-х годов по уровню снабжения среди отраслей горной промышленности была поставлена на пятое место (платинопромышленность — на четвертое). Фактически это означало снабжение отрасли по всем позициям по «остаточному принципу» — ей доставались, по красноречивому выраже-нию той поры, «одни обглоды» (28). Хотя официально значение добычи золота определялось принадлежностью его к группе «экспортного сырья», в этой группе оно особо не выделялось. Практики же оценивали ее роль как «третьестепенную» и даже «ничтожную» (29). О положении отрасли в тот период свидетельствуют факты демонтирования золотодобывающих предприятий с переводом их оборудования, машин и механизмов в другие отрасли горной промышленности. Пресловутое пятое место препятствовало, как видно из /35/ отчетов Главзолота, использованию в отрасли такого особого ресурса, как привлечение труд армейцев. Золотопромышленность не подвергалась так называемой милитаризации отраслей промышленности, проводившейся с начала 1919 г. и ставившей предприятия в привилегированные условия в плане снабжения материальными средствами и призыва работающих в армию (30). Не способствовала росту золотодобычи и ценовая политика: приемная цена лишь чуть превышала издержки производства золота.
Пониженный статус золотодобывающей отрасли был связан с тем, что, во-первых, военно-коммунистические натурально-распределительные принципы хозяйствования временно сняли проблему золота, во-вторых, сказывалось действие внешней блокады и особых санкций на продажу большевиками золота на мировых рынках (отчасти являвшийся ответом на отказ советской власти выплачивать «царские долги»). Но и на этапе самой жесткой экономической блокады золото находило неофициальный сбыт (31), а определяющую роль в установлении приоритетов политики в сфере золота по-прежнему играли массированные поступления конфискованных драгоценных металлов. На их фоне развитие золотодобычи из недр, требовавшей значительных финансовых вложений, особого интереса для власти не представляло.
Поступления золота и других ценностей в советскую казну обеспечивались путем различных изъятий. В начале 1920 г. в действие вступил декрет «О конфискации всего движимого имущества эмигрантов и лиц, приравненных к ним». Знаменитый декрет СНК о реквизициях и конфискациях от 16 апреля 1920 г. (32) определял сферу реквизируемого предельно широко: отбирались не только продовольственные и хозяйственно-производственные предметы, но и, «в случае особо острой общественной нужды», вещи домашнего обихода. Этот декрет знаменателен тем, что он наделил правом реквизиций и конфискаций широчайший круг правительственных учреждений (33). Развернулась настоящая вакханалия насильственных изъятии (34). Показательно, что тем из «буржуев», кто владел крупными суммами в заграничных банках, предлагали жизнь и свободу за границей в обмен на 400 тыс. руб. золотом или валютой (35).
13 июля 1920 г. последовало постановление снк «Об изъятии благородных металлов, денег и разных ценностей», в соответствии с которым безвозмездно и «независимо от количества таковых» изымались золото и платина в монетах и слитках и в «сыром виде» (то есть в самородках и золотом песке). Особым пунктом предусматривалось обязательное изъятие золотых и платиновых изделий весом свыше 18 золотников, причем на этот раз уже не отдельных массивных единиц, как в 1918 г., а изделий в «общей сложности» «по расчету на одно лицо». Декретом от 25 июля 1920 г. этот порядок был подтвержден и дополнен некоторыми уточняющими положениями (36). О тотальном характере кампаний свидетельствует тот факт, что изъятиям подверглись даже «золотые медали, выданные за ученые заслуги», и для прекращения подобной практики понадобилось специальное постановление СНК (сентябрь 1920 года) (37).
При командовании фронтов красной армии действовали так называемые трофейные комиссии. 19 октября 1920 г. к руководству было принято особое постановление «О конфискациях и реквизициях имущества частных лиц в местностях, освобожденных от неприятеля» (то есть там, где было пока еще относительно «хлебно»). Особую статью доходов составила конфискационная система, направленная против лиц, «добровольно ушедших с неприятелем», «бежавших за пределы РСФСР» (постановление СНК от 19 ноября 1920 года (38)). Их имущество обращалось в товарный фонд и передавалось в соответствующие («по принадлежности») наркоматы? Особой статьей всех реквизиционных (конфискационных) (39) постановлений проходили благородные металлы и камни и изделия их них (в том числе художественные, которые, как разъяснялось, должны были «зажить новой жизнью», приняв «участие в созидательной работе» рабоче-крестьянского государства (40)). В секретной телеграмме «всем ревкомам Крыма» правительство обращало вни/36/мание на товары и ценности, пригодные к обмену за границу для приобретения «столь необходимых нам средств производства». Постановлением от 2 марта 1920 г. CH к поручил «войти в соглашение СНК государственного контроля и ВЧК о борьбе против укрывателей запасов и товаров, могущих служить... фондом для вывоза за границу» (41).
Для централизации и учета ценностей в феврале 1920 г. при Центральном бюджетно-расчетном управлении было создано Государственное хранилище ценностей Республики Советов — Гохран. Первой задачей, которую поставило перед Гохраном правительство, было принять в трехмесячный срок от советских учреждений все имевшиеся у них «на хранении, в заведовании или на учете ценности». Сдаче в Гохран подлежали в том числе ценности «в музеях и научных учреждениях», «переданные в пользование религиозных общин», «находящиеся в распоряжении распределительных органов», что по сути делало учредительное постановление о Гохране очередным конфискационным актом.
Несмотря на декларации о строжайшем учете «каждого грамма» драгметаллов, порядок в Гохране удавалось наводить с трудом и не без сбоев. В.И. Ленин требовал от Наркомфина ускорить «разбор ценностей», запрашивал, «сколько ящиков (!) вскрыто из скольких». Известен ряд фактов хищений из государственного хранилища, серьезно озадачившии главу правительства: «Полное прекращение кражи невозможно (??!!)». Для предотвращения воровства и наведения порядка в этом особом ведомстве Гохран был взят под контроль ВЧК. Ленин говорил о необходимости мобилизовать рабочих для проведения ревизий, настаивал на учреждении обязанности «всех без исключения членов коллегии НКФ не менее одного раза в месяц внезапно, днем или ночью лично» производить ревизии Гохрана (42).
Поступления в Гохран практически не прекращались. После всех событий, связанных с завладением золотом Казанского хранилища (переход в руки колчаковских, семеновских, чешских властей), в руки большевикам в мае 1920 г. попало 320-330 т золота («военные» и «революционные» потери этой части золотого запаса страны составили, таким образом, около 200 т). Весной 1920 г. в Нижегородском губфинотделе, ведавшем Нижегородским хранилищем, «наступили горячие дни»: в течение 1920 г. из Нижнего Новго-рода только чистого золота в слитках и монете было отправлено около 148 тонн (43). Значительные результаты давала стихийная реквизиция церковных ценностей (позже, приступая к официальной кампании, л.д. Троцкий представил в снк «грубую» справку о количестве уже «очищенных» церквей), по данным Народного комиссариата юстиции на конец 1920 г. «общая сумма капиталов, изъятых от церковников, исключая Украину, Кавказ и Сибирь», составляла 7,15 млрд рублей (44) .
В октябре 1921 г. в Гохран были сданы все вещи, находившиеся в распоряжении ВЧК, традиционно, с начала 1918 г., имевшей свои «склады». Гохран увеличивал свой штат, трудился с большими нагрузками, на работу в Гохран по личному распоряжению главы правительства направлялись самые надежные партийцы (45). Постановлением сто от 24 ноября 1920 г. Гохран был отнесен к числу «ударных» предприятий: его сотрудники, «производящие работу по разбору, сортировке и подготовке ценностей к экспорту... подлежали удовлетворению в первую очередь топливом, рабочей силой, продовольствием и предметами первой необходимости» (46).
Особый статус Гохрана определялся тем значением, которое получили ценности разного рода, и особенно драгоценные металлы, с обретением советской Россией официального «окна в Европу» после подписания мирных договоров со странами Прибалтики. Открытие этого «окна» было оплачено не только территориальными уступками, но и золотом: при подписании соответствующих договоров Эстония получила золота на 14 млн руб. (10 т), Латвия и Литва — на 4 и 3 млн руб. (2,9 и 2,1 т, соответственно) (47).
Официальный канал сбыта, через Балтику, сыграл ведущую роль в развитии внешнего товарообмена советской России, особенно в период эко/37/номической блокады. Отнюдь не случайно совпадают даты его открытия, связанного с первым из договоров (с Эстонией) и учреждения Гохрана (февраль 1920 года). Гохран руководствовался инструкциями Наркомфина, который занимался использованием ценностей для товарообмена, оплаты заграничных поставок (48). О многом говорит формула главы правительства: «Гохран — ведущее звено экономики». Сама экономика советской республики в этот период, в условиях дефицита всего и вся, критически зависела от возможностей внешней торговли. Все более пристально правительство рассматривало перспективы залоговой функции золота — если в актах накопления оно значится на первом месте, то уплата за ввозимые товары производилась предпочтительно кредитными знаками, иностранной валютой — бумажными эквивалентами, серебром и только при крайней необходимости — золотом.
В тот период на практике определялась структура мобильного экспортного фонда РСФСР. Всем производителям и заготовительным организациям ВСНХ предложил приступить к созданию «вывозного фонда» (апрель 1920 года) (50). Но возможности производства были минимальными, и основными статьями экспорта оставались хлеб, лес, драгоценные металлы, драгоценные камни, изделия из них, а также антиквариат. Каждая из статей фонда играла свою особую роль. Несмотря на постоянную угрозу голода, приходилось в обмен на необходимые товары продавать хлеб (51), но возможности вывоза хлеба объективно ограничивались угрозой нарастания голода. Первая экспортная сделка на лес была заключена с Великобританией в сентябре 1920 г., и Ленин подчеркивал ее большое значение, поскольку она «фактически прорвала блокаду». Предприятия лесной промышленности получили льготы разного рода, специальным предписанием СТО к их работе подключались все советские органы на местах (52), но развитие экспорта леса сдерживалось необходимостью для этого значительных финансовых, временных и трудовых затрат.
На экспортное значение антиквариата впервые официально было обращено внимание постановлением CHК «О сборе и продаже за границу антикварных вещей» (26 октября 1920 года). Эта мера имела прогрессивный характер, поскольку предшествовавшая практика «утилизации» антиквариата была варварской — ценнейшие в художественном отношении вещи переплавлялись, а драгоценные камни из них «вылущивались» (53). Важное значение имело появление в законодательных актах самого термина «антиквариат» в качестве особой категории ценностей. Сбыт накопленного фонда антиквариата (54) требовал, во-первых, предварительной экспертизы, во-вторых, специального аппарата, учитывающего тонкую специфику реализации. Этот аппарат был создан лишь в 1925 г. в виде главной конторы Госторга СССР по скупке и реализации антикварных вещей («Антиквариат») (55).
В условиях блокады, вынуждавшей вести преимущественно нелегальный внешнеторговый оборот, первостепенное значение объективно играли такие ценности, как драгоценные металлы и камни. Но в ряду этих ценностей алмазы и драгоценные камни, а также изделия из них, были выделены — они, по планам советского правительства, «после надлежащего учета и оценки должны образовать залоговый фонд для получения кредита от заграничных банков», при этом в ходе будущей организации сбыта надлежало учитывать «наиболее выгодную конъюнктуру» (56).
Золоту, таким образом, на этом этапе внешнеторгового обмена отводилась особо значимая роль (57). Солидны были его «готовые» запасы, «унаследованные» и непрерывно пополняемые в ходе конфискационных кампаний; очевидно, принимались во внимание и перспективы наращивания в будущем золотодобычи. В июле 1920 г. нарком внешней торговли и одновременно полномочный и торговый представитель РСФСР в Великобритании Л.Б. Красин официально заявил в Лондоне, что Россия в обеспечение торговых сделок может предоставить золота на 16-20 млн фунтов стерлингов (в ценах /38/ тех лет эквивалентно примерно 307 т). Такого рода заявления дали западной прессе повод представлять наркома в образе «Мефистофеля, манящего золотой наличностью», она стала своеобразным «психологическим оружием» советской власти. Полпред РСФСР в Эстонии М.М. Литвинов в июне 1921 г. выступил в западной прессе с разъяснениями об экспорте золота из советской России (58).
Значительный интерес к золоту наблюдался со стороны всех потенциальных торговых партнеров советской республики. В принципе устойчивый, к началу 1920-х годов, когда в правительственных и финансовых кругах стран Запада начали обсуждаться идеи восстановления полновесного стандарта, этот интерес начал приобретать формы ажиотажного накопления (59). Банки и правительства стремились получить русское золото; советскому правительству, со своей стороны, требовалось его сбыть, чтобы предотвратить разворачивание интервенции и закупить военное снаряжение, продовольствие, все необходимое для восстановления хозяйства.
Советское правительство спешно приступило к организации аппарата сбыта, мобилизовав «компетентные партийные силы», в условиях, когда Запад объявил блокаду «ворованному» российскому золоту, оно попадало на мировые биржи через цепочку посредников (60). Для обезличивания, сокрытия происхождения золото переплавлялось в золотые слитки, как правило, нестандартных форм («свинки»), в этот период, заключают современные зарубежные специалисты, советское государство выступало в роли «торговца, который на черных рынках обменивал произведенное, полученное в качестве натуральной платы или украденное... на продукты первой необходимости» (61).
Отмечу, что журнал ухитрился пропустить ссылку №49. Так что если что - это не я.
Золото в политике России (1917—1921 годы)
Л.B. Сапоговская
Сапоговская Лариса Владимировна — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН.
Своеобразным этапом развития экономики золота России были первые годы советской власти. Несмотря на неоднозначность тенденций ее развития в 1917—1921 гг., ценность металла, его валютная природа должны были сыграть жизненно важную роль в утверждении нового строя, его выживании в условиях жесточайшей экономической разрухи, войны и блокады.
Первым специальным постановлением ВСНХ РСФСР (от 12 января 1918 г.) «О золоте и платине» вводились скупка государством всего производимого в стране золота, а также государственный контроль над обращением драгоценных металлов. Произвольное, по декрету, установление цен при закупке металла у добывающих предприятий пагубно влияло на их и без того плачевное состояние: «Совершенно не соответствующая себестоимости несправедливая цена золота для реализации Госбанку разорила местную промышленность», — констатировал Совет съездов золотопромышленников богатейших Ленского и Витимского горных округов (3).
Поскольку золотопромышленность находилась в состоянии разрухи, стихийно развивавшаяся минимальная золотодобыча была фактически неуправляемой; казанская часть «романовского золота», значительно истощенная, возвратилась в советскую Москву лишь в марте 1920 г. (4), а в самый тяжелый период гражданской воины большевистское правительство располагало только золотом из Нижегородского хранилища (около 200 т) (5).
Это были немалые «готовые» ресурсы, но перед властью постоянно выдвигались несоизмеримо большие потребности. Например, 245,5 т золота в слитках (то есть более, чем запасы Нижегородского хранилища), полагалось /31/ уплатить Германии после Брестского мира на основании дополнительного соглашения от 27 августа 1918 года. До денонсации Брестского договора две партии золота из запланированных шести были отправлены по назначению. Первая, объемом 42 860 кг., названа в постановлении Совнаркома от 19 сентября 1918 г., вторая, 50 676 кг., известна по архивным данным и свидетельствам участников (6). Всего по Берлинскому финансовому соглашению (так называемому экономическому Бресту) в Германию было передано золота на сумму 129,8 млн рублей (7), или около 93 тонн.
В свете данных, во-первых, о плачевном состоянии к тому времени германской армии и в связи с явным стремлением Германии сделать Россию объектом ресурсной и экономической эксплуатации, во-вторых, ввиду уже наметившейся страшной голодной перспективы в России 8, принятое решение было едва ли отточенно выверенным (9).
На золотой ресурс рассчитывали и для того, чтобы «откупиться» от стран Антанты. Предельно откровенно формулировал суть проблемы (в письме полпреду в Швеции от 29 октября 1918 г.) нарком иностранных дел Г.В. Чичерин: «По отношению к Антанте... далеко не исключена возможность откупиться, как мы откупились в Бресте» (10).
Поскольку значительная часть «унаследованного» большевиками золотого запаса находилась до весны 1920 г. в руках Комуча (11) и его преемников, встает закономерный вопрос о том, из каких источников предполагалось оплатить нейтралитет Германии, на какие поступления золота рассчитывали советские вожди в других своих делах и начинаниях — дипломатических, хозяйственно-экономических, идеологических?
Заметным источником поступлений стало национализированное (декретом 14 декабря 1917 г.) банковское золото. Все российские коммерческие банки с 1902 г имели собственные золотые резервы, а работавшие непосредственно с добывающими предприятиями — золотосплавочные лаборатории; в банковских сейфах хранились ценности частных лиц. Конфискованное у банков золото было собрано в Отделе кредитных билетов и металлического фонда Народного банка, а также в так называемых Кремлевских кладовых. О размахе проведенной конфискации может свидетельствовать ряд примеров. В одном из центров золотодобычи — Екатеринбурге после немедленной постановки на учет сейфов местных отделений Сибирского, Азовско-Донского, Волжско-Камского, Русско-Азиатского банков, к середине лета 1918 г., было переплавлено и отправлено в столицу около 165 пуд. золота. Помимо изъятого, здесь был в спешном порядке «утилизован» эвакуированный из Петрограда запас государственных наград Российской империи, в слитки был переплавлен также золотой запас Румынии, эвакуированный в Россию во время наступления немцев на Бухарест в 1916 году. Всего Уралсоветом было собрано около 400 пуд. (6,6 т) золота. В начале 1918 г. была национализирована и передана в ведение Комитета советских организаций крупнейшая в Сибири Иркутская золотосплавочная лаборатория, запасы которой также пополнили государственный металлический фонд (12).
В первые годы своего существования советское государство демонстрировало характерное смещение приоритетов политики в сфере золота — не произвести, но «сэкономить», не добыть, но «изъять», в стране разворачивалась мощная, не затухавшая на протяжении почти пяти лет, кампания по реквизициям и конфискациям ценностей, в ходе которой особое значение придавалось драгоценным металлам. Такого рода деятельность была поставлена во главу угла советской политики в сфере накопления валютного металла. Кампания оформлялась системой специальных законодательных актов, но этим же целям служили и декреты общего характера (например, об отмене права наследования, о дарениях (13)). Ценностей лишались не только «классовые враги», но фактически все население, и если на начальной стадии реквизиционная кампания была формально облечена в законные формы и даже предполагала компенсационные выплаты, то впоследствии переродилась в произвольные изъятия. Действовавших на поприще экспроприаций партий /32/цев вдохновляли высокими революционными целями, указывая на острую необходимость золота для «восстановления промышленности, разрушенной буржуазным саботажем», а также лозунгами «классовой борьбы с роскошью».
В соответствии с январским 1918 г. постановлением ВСНХ «о золоте и платине» государство, монополизировав обращение золота, обязало все золотопромышленные и золотообрабатывающие предприятия немедленно сдавать имевшееся у них золото государству по нормированной цене (32 руб. за золотник (14) 96-й пробы). Контроль над реализацией постановления возлагался на систему местных советов, суды революционных трибуналов. Они должны были не допускать утечки золота, специальные комитеты при комиссариатах финансов областных советов отвечали за его хранение и незамедлительную отправку в столицу. По Декрету о спекуляции, за сбыт, скупку и даже хранение всякого золота — «сырого», в слитках и монете — полагалось лишение свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества. Помимо советов, такого рода деятельностью занимались организованные повсеместно реквизиционные отряды, характер операций которых ясен из того, что Совнаркому пришлось издать постановление о соблюдении их «бойца־ ми» «строжайшей пролетарской дисциплины» (15).
Целям накопления золотых ресурсов служила кампания «экономии» обращаемого валютного металла. Согласно февральскому 1918 г. постановлению СНК, у частных лиц должны были изыматься массивные изделия весом свыше 16 золотников. 14 февраля СНК ввел регламентацию изготовления изделий из золота. Декретировались их максимальная проба (назначена 36-я) и вес наиболее массовых изделий: обручальных колец — не более 1 золотника, «крестильных крестов» — не более 0,5 золотника. Владельцы магазинов по продаже изделии из драгоценных металлов, ювелирных и часовых мастерских Петрограда, обязанные в трехмесячный срок переделать все имевшиеся изделия высокой пробы, продать или сдать их по фиксированной цене в Государственный банк, обратились в городской совет с ходатайством о продлении назначенных сроков. Но, несмотря на вполне оправданную мотивацию, в ответ ходатаи получили «классовую» резолюцию, подтверждавшую жесткие сроки (16).
В марте 1918 г. московские мастерские, переплавлявшие золото и серебро в слитки, работали в две смены. Совет народного хозяйства Северного района отчитывался в марте 1918 г., что в ходе переплавки «тяжеловесных изделий» в одном только Петроградском районе было «сэкономлено» 130 пудов золота (17).
На фоне бурных событий первого года революции и набиравших силу реквизиционных кампаний, в середине лета 1918 г. правительство впервые обратило внимание и на второй внутренний источник поступлений золота — промышленную добычу. Вызвано это было, однако, не заботой о состоянии отрасли, а общей национализацией крупнейших промышленных предприятий по известному декрету 28 июня 1918 года (18). В отличие от ряда других отраслей (в том числе платинопромышленности), в которых были национализированы все предприятия, в золотопромышленности эта мера коснулась 20 наиболее крупных (19), принадлежавших акционерным или паевым компаниям (Ленское золотопромышленное товарищество, Анонимная компания Кочкарских золотых промыслов и все предприятия Кочкарской системы, Верхне-Амурская компания, Амурское, Российское, Федоровское, Южно-Сибирское золотопромышленное общество, Амгунская компания, Миасское золотопромышленное товарищество, Южно-Алтайское золотопромышленное дело, Акционерное общество Ольховских золотых рудников, акционерное общество «Алтай», Нижне-Селенгинское товарищество, Циманская золотопромышленная компания, Общество Мариинских приисков, Товарищество «Ельцов и Левашов», акционерное общество «Драга», Охотское золотопромышленное товарищество, Айдырлы-Кваркенский золоторудный район, Московское лесопромышленное товарищество, Зауральское горнопромышленное товарищество). /33/
До этого акта в сферу внимания советского правительства попало лишь одно, самое крупное золотодобывающее предприятие России — Ленская компания. 29 мая 1918 г. специальным постановлением СНК ей был предоставлен государственный кредит в размере 20 млн руб. — столько же, сколько было предоставлено всем национализированным предприятиям Западной Сибири. Обеспечением столь крупного кредита должно было служить все добываемое компанией золото, которое «Лензото» обязалось полностью сдавать в Бодайбинское отделение Государственного банка по установленной совнархозом цене (20). Тогда же впервые в правительстве говорили о «возможности национализации» золотодобывающих предприятий: на заседании 28 мая 1918 г., при обсуждении так называемой Сибирской сметы, СНК решил направить на Ленские прииски чрезвычайную комиссию для «выяснения» данной проблемы. Постановка этого вопроса была, очевидно, связана с осложнением положения советской власти, заставлявшим изыскивать резервы: 29 мая, как известно, состоялись и два таких чрезвычайных постановления СНК, как «о борьбе с голодом» и «объявлении Москвы на военном положении».
С декрета 28 июня и появления государственного сектора золотодобычи фактически началась собственно золото промышленная политика новой власти. Национализация предприятий мотивировалась необходимостью «решительной борьбы с хозяйственной и продовольственной разрухой и упрочения диктатуры рабочего класса и деревенской бедноты». Суть управляющего воздействия государственной власти в новых условиях определялась полномочиями Главзокома (Главзолота, Главного золотого комитета) ВСНХ, который должен был «в действительности руководить» всей золотой и платиновой промышленностью, обеспечивая «общие условия» развития отрасли и занимаясь материальным обеспечением предприятий (именно он давал заключения о возможности и условиях их финансирования ВСНХ) (21). Государство в этот период выступало более в роли «амбаропромышленника» — производством непосредственно не занималось, но, обеспечивая предприятия всем необходимым, скупало добытое.
Первыми организационными актами Главзокома на местах стали созыв Конференции золотоплатиновых приисков всего Урала, попытки упорядочить деятельность контрольно-промышленных комитетов и рабочего контроля в крупнейших сибирских промысловых системах и «деловых советов» на Урале — стихийно сложившихся органов управления национализированной промышленностью, состоявших из специалистов и рабочих (22). Но стремительно разворачивавшаяся гражданская война затруднила деятельность нового полномочного правительственного органа.
На золотых рудниках и приисках, неоднократно в ходе военных операций переходивших то к белым, то к красным, спешно налаживалась добыча. Администрация A.B. Колчака планировала развернуть на захваченных территориях добычу золота, на что уральскому горному управлению был даже выделен кредит, и владельцам промыслов оказывалась помощь в закупке продовольствия. Позже «верховный правитель» решил оставить золото в свободном обращении, а платину, пользовавшуюся неограниченным спросом у Антанты, монополизировал. Отступая, и белые и красные изымали добытое, прятали или взрывали технику, золотопромывальные и обогатительные фабрики, затопляли шахты, скрывали перспективные участки, в специальном Наставлении ВЦИК и СНК всем местным советам «Как поступать в случае нашествия неприятеля...» значилось: «Все, что не может быть вывезено, должно быть подожжено, взорвано, закопано». К подобным же мерам прибегали, отступая, белогвардейские части (23). Во время гражданской воины разруха отрасли достигла апогея. Золотодобывающее производство пребывало в плачевном состоянии, годовой объем добычи за весь период 1918-1922 гг. не превышал 4-5% добычи довоенных лет.
По мере успехов Красной армии, продвигавшейся на восток, Главзоком пытался территориально расширять сферу своей деятельности. В декабре 1918 г. /34/ в освобожденные районы Сибири был впервые послан представитель Комитета (горный инженер Шейсвит) с «задачей развернуть золотоприисковую операцию». В январе 1919 г. вслед за уральским региональным управлением главка (Уралзолото) представителями комитета было организовано Западно-Сибирское управление в Томске. Организация Средне-Сибирского управления на этом этапе не удалась. Налаживанию работы препятствовало отсутствие связи Главзолота с золотопромысловыми районами. Сказывались сепаратистские тенденции: для создания районного управления на Лене, отмечено в одном из первых отчетов Комитета, потребовалось «особое согласование с Иркутским губсоветом», а Сибсовнархоз, например, вообще запрещал «всякое сношение с Москвой» (24). В период существования Дальневосточной Республики (апрель 1920 — ноябрь 1922 г ) золотые прииски на ее территории (восточнее Забайкалья) находились в ведении Отдела золотопромышленных предприятий Управления снабжения 5-й Сибирской армии.
В 1920 г. Главзолото активизировал деятельность по организационному закреплению, централизации управления золотыми промыслами — провел переоценку имущества приисков и рудников, в районы, освобожденные от интервентов, направил 14 геологических партий для рекогносцировочных и разведочных работ (25), в золотопромысловых районах выделялись приисковые группы с самостоятельными местными правлениями («райзолото»). К концу года штат Комитета, состоявший изначально из трех человек, насчитывал более сотни сотрудников. Местные золотые управления составляли сметы на разработку приисков, утверждаемые, в соответствии с духом директив ВСНХ. Главзолотом в столице. Главк «выхлопатывал» для приисков наряды на продовольствие и товары, по возможности обеспечивал денежными оборотными средствами. В январе 1920 г. были национализированы и переданы в ведение Главзолота все мелкие заведения по обработке драгоценных металлов (Товарищество Хлебникова и Ко, московские золото-серебряные фабрики и заведения Немирова — Колодкина, Болина, Курлюкова, Оловянникова и Kū, Блинова) (26).
В 1920 г. на Урале, по данным Главзолота, на золото- и платинодобывающих предприятиях работали 6 тыс. человек, в Ленском районе — 22 тыс., в Средней Сибири — 1,6 тыс., а в Западной Сибири — всего 431 человек. По итогам этого года Сибирь в целом достигла 3,3% дореволюционного уровня добычи, из 1600 приисков действовало всего несколько десятков. В богатейшем, относительно благополучном Ленском районе, в предвоенный период дававшем треть имперской добычи (около 1000 пудов), в 1920 г. было добыто всего 50 пудов (планировалось 240). Из-за задержки продовольственных грузов на Лене промысловая операция была свернута, под угрозой голода из Бодайбо было возвращено 8 тыс. завербованных китайцев, в течение 1921 г. объем добычи на Ленских приисках оставался на том же уровне (27). Несмотря на сравнительно широкие полномочия активно действовавшего Главзолота, он не смог удержать катастрофическое падение добычи в стране.
Объяснялось это тем, что ход промыслов во всех районах в принципе зависел от способности правительственных учреждений обеспечить предприятия продовольствием, топливом и рабочей силой. Но золотопромышленность, в условиях и без того скудных ресурсов, направляемых из центра, в начале 1920-х годов по уровню снабжения среди отраслей горной промышленности была поставлена на пятое место (платинопромышленность — на четвертое). Фактически это означало снабжение отрасли по всем позициям по «остаточному принципу» — ей доставались, по красноречивому выраже-нию той поры, «одни обглоды» (28). Хотя официально значение добычи золота определялось принадлежностью его к группе «экспортного сырья», в этой группе оно особо не выделялось. Практики же оценивали ее роль как «третьестепенную» и даже «ничтожную» (29). О положении отрасли в тот период свидетельствуют факты демонтирования золотодобывающих предприятий с переводом их оборудования, машин и механизмов в другие отрасли горной промышленности. Пресловутое пятое место препятствовало, как видно из /35/ отчетов Главзолота, использованию в отрасли такого особого ресурса, как привлечение труд армейцев. Золотопромышленность не подвергалась так называемой милитаризации отраслей промышленности, проводившейся с начала 1919 г. и ставившей предприятия в привилегированные условия в плане снабжения материальными средствами и призыва работающих в армию (30). Не способствовала росту золотодобычи и ценовая политика: приемная цена лишь чуть превышала издержки производства золота.
Пониженный статус золотодобывающей отрасли был связан с тем, что, во-первых, военно-коммунистические натурально-распределительные принципы хозяйствования временно сняли проблему золота, во-вторых, сказывалось действие внешней блокады и особых санкций на продажу большевиками золота на мировых рынках (отчасти являвшийся ответом на отказ советской власти выплачивать «царские долги»). Но и на этапе самой жесткой экономической блокады золото находило неофициальный сбыт (31), а определяющую роль в установлении приоритетов политики в сфере золота по-прежнему играли массированные поступления конфискованных драгоценных металлов. На их фоне развитие золотодобычи из недр, требовавшей значительных финансовых вложений, особого интереса для власти не представляло.
Поступления золота и других ценностей в советскую казну обеспечивались путем различных изъятий. В начале 1920 г. в действие вступил декрет «О конфискации всего движимого имущества эмигрантов и лиц, приравненных к ним». Знаменитый декрет СНК о реквизициях и конфискациях от 16 апреля 1920 г. (32) определял сферу реквизируемого предельно широко: отбирались не только продовольственные и хозяйственно-производственные предметы, но и, «в случае особо острой общественной нужды», вещи домашнего обихода. Этот декрет знаменателен тем, что он наделил правом реквизиций и конфискаций широчайший круг правительственных учреждений (33). Развернулась настоящая вакханалия насильственных изъятии (34). Показательно, что тем из «буржуев», кто владел крупными суммами в заграничных банках, предлагали жизнь и свободу за границей в обмен на 400 тыс. руб. золотом или валютой (35).
13 июля 1920 г. последовало постановление снк «Об изъятии благородных металлов, денег и разных ценностей», в соответствии с которым безвозмездно и «независимо от количества таковых» изымались золото и платина в монетах и слитках и в «сыром виде» (то есть в самородках и золотом песке). Особым пунктом предусматривалось обязательное изъятие золотых и платиновых изделий весом свыше 18 золотников, причем на этот раз уже не отдельных массивных единиц, как в 1918 г., а изделий в «общей сложности» «по расчету на одно лицо». Декретом от 25 июля 1920 г. этот порядок был подтвержден и дополнен некоторыми уточняющими положениями (36). О тотальном характере кампаний свидетельствует тот факт, что изъятиям подверглись даже «золотые медали, выданные за ученые заслуги», и для прекращения подобной практики понадобилось специальное постановление СНК (сентябрь 1920 года) (37).
При командовании фронтов красной армии действовали так называемые трофейные комиссии. 19 октября 1920 г. к руководству было принято особое постановление «О конфискациях и реквизициях имущества частных лиц в местностях, освобожденных от неприятеля» (то есть там, где было пока еще относительно «хлебно»). Особую статью доходов составила конфискационная система, направленная против лиц, «добровольно ушедших с неприятелем», «бежавших за пределы РСФСР» (постановление СНК от 19 ноября 1920 года (38)). Их имущество обращалось в товарный фонд и передавалось в соответствующие («по принадлежности») наркоматы? Особой статьей всех реквизиционных (конфискационных) (39) постановлений проходили благородные металлы и камни и изделия их них (в том числе художественные, которые, как разъяснялось, должны были «зажить новой жизнью», приняв «участие в созидательной работе» рабоче-крестьянского государства (40)). В секретной телеграмме «всем ревкомам Крыма» правительство обращало вни/36/мание на товары и ценности, пригодные к обмену за границу для приобретения «столь необходимых нам средств производства». Постановлением от 2 марта 1920 г. CH к поручил «войти в соглашение СНК государственного контроля и ВЧК о борьбе против укрывателей запасов и товаров, могущих служить... фондом для вывоза за границу» (41).
Для централизации и учета ценностей в феврале 1920 г. при Центральном бюджетно-расчетном управлении было создано Государственное хранилище ценностей Республики Советов — Гохран. Первой задачей, которую поставило перед Гохраном правительство, было принять в трехмесячный срок от советских учреждений все имевшиеся у них «на хранении, в заведовании или на учете ценности». Сдаче в Гохран подлежали в том числе ценности «в музеях и научных учреждениях», «переданные в пользование религиозных общин», «находящиеся в распоряжении распределительных органов», что по сути делало учредительное постановление о Гохране очередным конфискационным актом.
Несмотря на декларации о строжайшем учете «каждого грамма» драгметаллов, порядок в Гохране удавалось наводить с трудом и не без сбоев. В.И. Ленин требовал от Наркомфина ускорить «разбор ценностей», запрашивал, «сколько ящиков (!) вскрыто из скольких». Известен ряд фактов хищений из государственного хранилища, серьезно озадачившии главу правительства: «Полное прекращение кражи невозможно (??!!)». Для предотвращения воровства и наведения порядка в этом особом ведомстве Гохран был взят под контроль ВЧК. Ленин говорил о необходимости мобилизовать рабочих для проведения ревизий, настаивал на учреждении обязанности «всех без исключения членов коллегии НКФ не менее одного раза в месяц внезапно, днем или ночью лично» производить ревизии Гохрана (42).
Поступления в Гохран практически не прекращались. После всех событий, связанных с завладением золотом Казанского хранилища (переход в руки колчаковских, семеновских, чешских властей), в руки большевикам в мае 1920 г. попало 320-330 т золота («военные» и «революционные» потери этой части золотого запаса страны составили, таким образом, около 200 т). Весной 1920 г. в Нижегородском губфинотделе, ведавшем Нижегородским хранилищем, «наступили горячие дни»: в течение 1920 г. из Нижнего Новго-рода только чистого золота в слитках и монете было отправлено около 148 тонн (43). Значительные результаты давала стихийная реквизиция церковных ценностей (позже, приступая к официальной кампании, л.д. Троцкий представил в снк «грубую» справку о количестве уже «очищенных» церквей), по данным Народного комиссариата юстиции на конец 1920 г. «общая сумма капиталов, изъятых от церковников, исключая Украину, Кавказ и Сибирь», составляла 7,15 млрд рублей (44) .
В октябре 1921 г. в Гохран были сданы все вещи, находившиеся в распоряжении ВЧК, традиционно, с начала 1918 г., имевшей свои «склады». Гохран увеличивал свой штат, трудился с большими нагрузками, на работу в Гохран по личному распоряжению главы правительства направлялись самые надежные партийцы (45). Постановлением сто от 24 ноября 1920 г. Гохран был отнесен к числу «ударных» предприятий: его сотрудники, «производящие работу по разбору, сортировке и подготовке ценностей к экспорту... подлежали удовлетворению в первую очередь топливом, рабочей силой, продовольствием и предметами первой необходимости» (46).
Особый статус Гохрана определялся тем значением, которое получили ценности разного рода, и особенно драгоценные металлы, с обретением советской Россией официального «окна в Европу» после подписания мирных договоров со странами Прибалтики. Открытие этого «окна» было оплачено не только территориальными уступками, но и золотом: при подписании соответствующих договоров Эстония получила золота на 14 млн руб. (10 т), Латвия и Литва — на 4 и 3 млн руб. (2,9 и 2,1 т, соответственно) (47).
Официальный канал сбыта, через Балтику, сыграл ведущую роль в развитии внешнего товарообмена советской России, особенно в период эко/37/номической блокады. Отнюдь не случайно совпадают даты его открытия, связанного с первым из договоров (с Эстонией) и учреждения Гохрана (февраль 1920 года). Гохран руководствовался инструкциями Наркомфина, который занимался использованием ценностей для товарообмена, оплаты заграничных поставок (48). О многом говорит формула главы правительства: «Гохран — ведущее звено экономики». Сама экономика советской республики в этот период, в условиях дефицита всего и вся, критически зависела от возможностей внешней торговли. Все более пристально правительство рассматривало перспективы залоговой функции золота — если в актах накопления оно значится на первом месте, то уплата за ввозимые товары производилась предпочтительно кредитными знаками, иностранной валютой — бумажными эквивалентами, серебром и только при крайней необходимости — золотом.
В тот период на практике определялась структура мобильного экспортного фонда РСФСР. Всем производителям и заготовительным организациям ВСНХ предложил приступить к созданию «вывозного фонда» (апрель 1920 года) (50). Но возможности производства были минимальными, и основными статьями экспорта оставались хлеб, лес, драгоценные металлы, драгоценные камни, изделия из них, а также антиквариат. Каждая из статей фонда играла свою особую роль. Несмотря на постоянную угрозу голода, приходилось в обмен на необходимые товары продавать хлеб (51), но возможности вывоза хлеба объективно ограничивались угрозой нарастания голода. Первая экспортная сделка на лес была заключена с Великобританией в сентябре 1920 г., и Ленин подчеркивал ее большое значение, поскольку она «фактически прорвала блокаду». Предприятия лесной промышленности получили льготы разного рода, специальным предписанием СТО к их работе подключались все советские органы на местах (52), но развитие экспорта леса сдерживалось необходимостью для этого значительных финансовых, временных и трудовых затрат.
На экспортное значение антиквариата впервые официально было обращено внимание постановлением CHК «О сборе и продаже за границу антикварных вещей» (26 октября 1920 года). Эта мера имела прогрессивный характер, поскольку предшествовавшая практика «утилизации» антиквариата была варварской — ценнейшие в художественном отношении вещи переплавлялись, а драгоценные камни из них «вылущивались» (53). Важное значение имело появление в законодательных актах самого термина «антиквариат» в качестве особой категории ценностей. Сбыт накопленного фонда антиквариата (54) требовал, во-первых, предварительной экспертизы, во-вторых, специального аппарата, учитывающего тонкую специфику реализации. Этот аппарат был создан лишь в 1925 г. в виде главной конторы Госторга СССР по скупке и реализации антикварных вещей («Антиквариат») (55).
В условиях блокады, вынуждавшей вести преимущественно нелегальный внешнеторговый оборот, первостепенное значение объективно играли такие ценности, как драгоценные металлы и камни. Но в ряду этих ценностей алмазы и драгоценные камни, а также изделия из них, были выделены — они, по планам советского правительства, «после надлежащего учета и оценки должны образовать залоговый фонд для получения кредита от заграничных банков», при этом в ходе будущей организации сбыта надлежало учитывать «наиболее выгодную конъюнктуру» (56).
Золоту, таким образом, на этом этапе внешнеторгового обмена отводилась особо значимая роль (57). Солидны были его «готовые» запасы, «унаследованные» и непрерывно пополняемые в ходе конфискационных кампаний; очевидно, принимались во внимание и перспективы наращивания в будущем золотодобычи. В июле 1920 г. нарком внешней торговли и одновременно полномочный и торговый представитель РСФСР в Великобритании Л.Б. Красин официально заявил в Лондоне, что Россия в обеспечение торговых сделок может предоставить золота на 16-20 млн фунтов стерлингов (в ценах /38/ тех лет эквивалентно примерно 307 т). Такого рода заявления дали западной прессе повод представлять наркома в образе «Мефистофеля, манящего золотой наличностью», она стала своеобразным «психологическим оружием» советской власти. Полпред РСФСР в Эстонии М.М. Литвинов в июне 1921 г. выступил в западной прессе с разъяснениями об экспорте золота из советской России (58).
Значительный интерес к золоту наблюдался со стороны всех потенциальных торговых партнеров советской республики. В принципе устойчивый, к началу 1920-х годов, когда в правительственных и финансовых кругах стран Запада начали обсуждаться идеи восстановления полновесного стандарта, этот интерес начал приобретать формы ажиотажного накопления (59). Банки и правительства стремились получить русское золото; советскому правительству, со своей стороны, требовалось его сбыть, чтобы предотвратить разворачивание интервенции и закупить военное снаряжение, продовольствие, все необходимое для восстановления хозяйства.
Советское правительство спешно приступило к организации аппарата сбыта, мобилизовав «компетентные партийные силы», в условиях, когда Запад объявил блокаду «ворованному» российскому золоту, оно попадало на мировые биржи через цепочку посредников (60). Для обезличивания, сокрытия происхождения золото переплавлялось в золотые слитки, как правило, нестандартных форм («свинки»), в этот период, заключают современные зарубежные специалисты, советское государство выступало в роли «торговца, который на черных рынках обменивал произведенное, полученное в качестве натуральной платы или украденное... на продукты первой необходимости» (61).