Впрочем, в случае с историей собственно дружины я доверять Чернышеву во всем не стал бы. Сохранилось подробное следственное обвинение из 1919 г., опубликованное у нас в брошюре "Два архивных документа", которое ярко раскрывает преступления дружины и ее деморализацию, что вкупе с традиционным нахождением в ней левых эсеров во многом повлияло на ее расформирование после левоэсеровского мятежа в Москве. Об этом дружинники, включая Чернышева, старались говорить как можно более скупо и неопределенно. Хотя последний, например, расстрелов контрреволюционеров без суда и следствия не только не стеснялся, но на этом вечере воспоминаний даже ставил дружине в заслугу.
ГАОПИВО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 536.
М.А. Чернышев
ВОСПОМИНАНИЯ
Начальника Воронежской рабочей боевой дружины
на вечере воспоминаний членов Воронежской боевой дружины от 28 августа 1927 г.
...
Нужно упомянуть об анархистских элементах. Они пытались приезжать сюда, в Воронеж группой из 3-4 человек. /19/ Инициаторы были арестованы, потом их освободили, будто бы они не террористы и отправили их на фронт. После этого заварилась такая каша, которую удалось с трудом расхлебать.
Приезжает после них в Воронеж автоброне-база. Я анархистов персонально знал всех, так как группа левых эсеров поддерживала с ними единство. Я знал о подробностях и об этих подробностях совершенно откровенно делился и предупреждал Григорьева Николая и Хинценберга-большевика, что броне-база приехала сюда не ремонтироваться, но выступать. Мне говорили: «тебе все кажется выступать, ничего не будет». Потом прибыли еще кавалерийские части, тоже ремонтироваться и заняли Семинарию. Броне-база оставалась на Курском вокзале. Левые эс-эры предлагали, чтобы боевая дружина влилась в этот отряд анархистов. С этого момента рабочие, которые находились в партии левых эс-эров и состояли членами боевой дружины, несколько порвали с левыми эс-эрами. Я считаю, что у них с этого момента расхождение стало принципиальное. Рабочие, которые были раньше левыми эс-эрами и были членами боевой дружины, не могли искренно себя считать левыми эс-эрами. Левые эс-эры считали, что они обязательно должны были выступать совместно с анархистами. Боевая дружина предупреждала, чтобы никакого выступления не было. Предупреждались и большевики – Рабичев и Хинценберг. Много делегаций анархистов приходили в штаб дружины и просили, чтобы мы слились с ними, но раб. боев. дружина отказалась наотрез. После этого анархисты стали просить, чтобы мы если не присоединяемся, то остаемся хотя бы нейтральными. Но никто в начале из боевой дружины не собирался тогда оставаться нейтральным. Я имел в виду /тоже мальчишество/ взорвать Семинарию пироксилиновыми шашками, которые лежали у меня в комнате в гардеробе. Меня уверяли и большевики, что никакого выступления не будет, но все мы знали об этом хорошо. В одну прекрасную ночь город оказался оцепленным. Моментально /20/ из Военного Совета звонят, чтобы я пришел туда к ним и звонят впопыхах. Не помню, кто еще со мной пошел, я помню Поваляева Константина, затем были ребята из боевой дружины. Взяли пулемет и идем. Анархисты часовые спрашивают, кто идет. Отвечаем, что идет рабочая боевая дружина. Пропускают. Входим в Бристоль. Сидя Лебедев, Хинценберг, Григорьев: «Миша, выступают». «Я об этом говорил». «Что же делать». «Семинарию рвать, других выходов нет». Стали подсчитывать ребят: готовых броситься в бой было не больше 250 человек, а у противника 1200 сабель, пехота, т.к. гарнизон весь ушел к ним, кроме артбазы.
В то время, когда мы разговаривали, входят вооруженные до зубов человек 10 анархистов. Разукрасили они себя пулеметными лентами кругом и входят со свернутой в руках грамотой и начинают читать постановление, что с этого момента Исполнительный Комитет они считают распущенным, что создалась федерация анархистов и в этой федерации они дают пять мест для большевиков и лев-ср, которые могут войти в эту федерацию. Я помню момент, когда большевики и левые эс-эры подняли спор, там же в Бристоле, о том, кто больше даст своих представителей – большевики или левые эс-эры. Этот спор затянулся и на другой день. В результате большевикам дали 3 места, левым эс-эрам 2. Когда они вошли туда и стали читать грамоту, Поваляев, который был горячее всех, крепко ругался. Он тоже был против комитета партии левых эс-эров. Я его успокаивал. Анархисты зачитали грамоту и о том, чтобы немедленно передать все наличное оружие и главным образом все автомобили. Хинценберг опустился, все приуныли, никто не стал спорить: «хорошо, ладно». Дали согласие, что и автомобиль передадут им, что Исполком будет распущен. Потом стали доказывать им, что мандат Исполнительного Комитета таков, что Исполнительный Комитет все-таки является представителем народа. Достал и я свой документ и говорю: «С этим мандатом не трожь». «Это кто». «Это боевая дружина». «Мишка», «Ладно», мы имеем в виду не трогать Вас. /21/ Я говорю со всеми подробностями, какие остались у меня в памяти. Я обращаюсь к т.т. Хинценергу, Григорьеву, Лебедеву и Рабичеву. А что нам делать. «Ничего не делать». Я ухожу и еду к ребятам. Все возмутились: «Жалеют взорвать семинарию». Может быть у тов. Чуева оставалось мнение, будто левые эс-эры не приказывали выступать. Ничего подобного, я уже приводил выше, что мы хотели взорвать Семинарию. В эту ночь начался абсолютный грабеж так называемыми анархистами. Оружием интересовались меньше, интересовались деньгами. Произошел ряд убийств, целый ряд насилий, издевательств. Телефонную сеть заняли анархисты. Я вызвал по телефону одного из руководителей этих анархистов, не помню теперь его фамилии, и потребовал, чтобы прекратили эти безобразия. Кроме того, я предупредил на телефонной станции, что если кто будет звонить в боевую дружину, или боевая дружина будет звонить, то чтобы станция соединяла. Таким образом, телефонная связь в городе с боевой дружиной поддерживалась. Куда мы не позвонили, нас всегда соединяли. В эту ночь ругани было много и извинений со стороны анархистов тоже было много. Так продолжалось, приблизительно, с неделю. Павлуновский и Чуев отсутствовали. Левые эсеры возмущались такой обстановкой. Между собой мы в дружине говорили совершенно откровенно – большевики и левые эс-эры. Было решено держаться нейтрально. Дружинники были очень возмущены, что большевики не позволяли взорвать Семинарию. Наконец приезжают Павлуновский и Чуев из Москвы и [нрзб.] в Воронеж на лошадях, т.к. сообщение по ж. дороге было приостановлено. Приходят они ко мне и говорят: «Миша, как же ты допустил до этого, анархисты безобразничают и даже Исполнительный Комитет чуть не разогнали. Они обращались не только ко мне, но целый ряд товарищей из дружины здесь присутствовало также. Я говорил, что мы очень возмущены тем, что никаких мер не разрешили предпринять своевременно, что было известно нам ранее, зачем приехали /22/ эти части – не ремонтироваться, но с целью выступления. «Можно было бы с ними сразу справиться». Теперь, как будто бы справиться с ними мы не в состоянии. В городе оставалась только боевая дружина, 18 несколько чел. в Банке и то они были куда-то запрятаны. Вот тут впервые мы струсили, было заметно колебание. «Сил нет, никого нет». Ребята Павлуновский и Чуев из нашего штаба уехали оскорбленные, т.к. дружинники в начале выступили против анархистов струсили.
Вечером опять приехали т.т. – Токмаков, ромащенко, Чуев, Павлуновский, Пляпис – левый эс-эр и Данилькеивч. Сели мы на автомобиль, поехали в банк, зашли в подвал. Чуев, Люблин, Рабичев, командир артиллерии Давыдовский, который почти остался без солдат, но с артиллерией, Губанов, Степанов, от левых эс-эров Пляпис, Дальнекивич, Токмаков. Пассивным участником был я. Против выступления высказывался Крючков, лев. с.-р., который смеялся и говорил: «Вот зададут Вам перцу анархисты». Чуев и Давыдовский, люди военные, с практикой, разложили карту на столе и чертят, как будут заходить, откуда, как разоружать, как передвигаться, куда пустят броневики, но как только дело доходит до того, кем заходить, никого нет. Опять на меня смотрят: «Эх, сволочь, что же ты сидишь так. Потом начинают снова чертить: «Нападем, заложим цепь и будем стрелять», а цепи то нет. Рассуждали так долго, я говорю: «Разрешите боевой дружине действовать так, как она умеет». «Что ты сделаешь». Я говорю: «Сметем огнем». Мы решили налететь с артиллерией т. Давыдовского и пулеметами на Курский вокзал, а потом и в Семинарию всыпать. Долго обсуждали. Выступать придется против полторы тысячи солдат, хорошо вооруженных, с броневиками и кавалерией, а в боевой дружине всего только 200-250 человек. В конце концов мы переглянулись: «Ладно, давай сделаем». Свернули мы все списки и бумаги, на которых чертили, и я сказал: «в 12-ом часу наши автомобили будут на Курском вокзале, потом /23/ разбиваем семинарию и ликвидируем анархические движения. Люблин и Рабичев определили, где они будут принимать раненых, Павлуновский и Чуев говорят: «Мы будем с тобой». Давидовский говорит: «Я буду с орудиями, только ребят давай». Ребят я не дал, как он тащил орудия, не знаю.
По выезде из Банка в дом организаций мне по дороге сообщили, что будто бы анархисты участвуют в каком-то грабеже в [нрзб.]. куда я заехал лично и ничего не обнаружил. После чего возвратился в дом организаций, мне сообщили, что анархисты ломятся с Курского вокзала на Ю.В. и требуют немедленно отправить их дальше. Об этом сообщил мне по телефону т. [Ванисов?] председатель ревкома Ю.В. Я ему только сообщил по телефону о необходимости задержки эшелонов анархистов для разоружения. Дальше сообщили, что я сейчас с отрядом уеду на станцию и Ванисову вперед поручил заготовить три вагона по моему приезду на ст. Воронеж.
Когда я выходил из подвала, встречается Хинценберг которого здесь не было. От большевиков он был введен в федерацию анархистов. «Что то тут у Вас». «Решили разоружить». «С кем же». «Рабочие все вооружены, подготовлены, дадут гудки и они все поднимутся с оружием». Он от меня пошел к Николаю Григорьеву, а тот среди анархистов поднял тревогу: «Рабочие нас разоружают». Поднялась паника. Не расспрашивая меня, т. Григорьев отправился прямо в федерацию и, очевидно, еще больше преувеличили то, что я сказал Хинценбергу. Таким образом, среди анархистов сейчас же поднялась паника. Бросились они из Самофаловской гостиницы на Курский вокзал. Что значит дезорганизованная масса и отсутствие тактики. Они погрузили на платформы свои броневики и прутся на Юго-Восточный вокзал. Было решено разбирать пути. Геращенко назвался специалистом по этому делу, взял рабочих, я помню был Кривошеин Виталий. Отвертывали не ключом, но рубили болты, потому что ключа не было. Поднялся гром, нас осветили прожектором, но поздно: ехать дальше нельзя было, а другие пути были заставлены порожняком. Таким образом, боевая часть анархистов стала как раз против вокзала. Тогда начался кровавый террор со стороны анархистов. Если кто-либо показывался из наших или из служащих станции, его сейчас же стреляли и, наоборот, если показывался кто из анархистов, его также задерживали и в крайнем случае стреляли. Таким образом, происходила револьверная перестрелка. Банковский отряд принимал участие в отвозе арестованных анархистов и упустил Ершова, который был адъютантом Петрова. После этого решили больше не возить и расправляться на месте. Был предъявлен 10-минутный ультиматум со стороны анархистов. Павлуновский уехал, сломав ногу. Оста-/24/-вался с нами тов. Чуев и Давыдовский, Пляпис и Данилькевич. На площади перед вокзалом никого не было. К этому времени 2 орудия было подтащено сюда и несколько человек солдат от вокзала к мосту, которые залегли цепью. Второй ультиматум был предложен в 5-ть минут. Я захожу в здание – никого нет. Трещит телефон, разговаривают анархисты и говорят о делегации. В это время мы сломали замки у столов. Я помню, что особенно в этом помог Кряжов. Нашли винтовки, бомбы, револьверы. После этого приходит Пляпис и Николай Курбатов, они передали, что стрелять на площади из артиллерии невозможно. Здесь был Пантюхов из отряда Полупанова нейтрально державшегося к разоружению анархистов. Приходит делегация противника, здорово пьяная, с бомбами. Из наших тут находились Геращенко, Пляпис и я. Они говорят: «отправляйте, отправляйте, мать вашу так». Нашими молчаливыми взглядами мы решили зайти с ними в заднюю комнату и там договориться. Пантюхов тоже сообразил, в чем дело. Мы стали предлагать: «Вы, ребята, вооруженные, сдайте оружие, иначе нам с вами нельзя говорить». Один из них выхватывает бомбу и бросает ее. К счастью она не взорвалась, но метка в стене осталась заметная. Другой начинает стрелять. Пантюхов хотел схватить их руками, но так как выхода не было, Пляпис первый стал стрелять, потом стали бить из винтовок. Пантюхов, видя, что в него метят, забился под стол, но в него все-таки попали и поранили ногу. С этого момента Банковскому отряду перестали доверять, т.к. попал кто-то кажется, из этого отряда в Пантюхова.
Пришла еще делегация от Полупановского отряда, которые убедились, что выступления со стороны анархистов с броневиков не станции больше не будет. «Идите отбирайте оружие. Когда мы вошли туда, там оставались самые последние, которые оставались часовыми. Сняли мы с автомобиля магнето, с пулеметов замки и, таким образом, отряд оказался обезоруженным, главные деятели разбежались и оставшаяся часть была арестована и посажена в вагон. Наступал рассвет. «Ну что же, давайте брать семинарию». Я вечером ездил туда и дал /25/ распоряжение, чтобы всех, выходивших оттуда, вести в штаб. Семинария была оцеплена. Таким образом, когда мы пришли в Дом организаций, то в подвале этого дома народу было битком набито. Много было детей-лазутчиков, которыми отряд анархистов пользовался, чтобы узнавать, что делается в городе. Эти дети были собраны в отдельной комнате. Когда я, Данилькевич и т. Чуев проходили через эти комнаты, то в нос ударяла невероятная вонь. Оказывается, что этих детей хулиганами из отряда на фронте были [приостановлены в задний уголок? Очень неразборчиво].
В Доме организаций было решено сейчас же пойти в семинарию, мы решили действовать немного иначе, чем думали раньше – не бить до последнего а решили послать представителей: меня с Данилькевичем направили в Семинарию, а Пляписа и Чуева – в Мариинскую гимназию. Со мной пошел также Непомнящий и Носов. Данилькевич был левый эс-эр. Идя с ним рядом, я ему объяснял, как он должен выступать и тербовать во что бы то ни стало сдачи оружия. Но всем известен мягкотелостью т. Данилькевич: «сдать оружие именем революции». Среди них были организованные люди, которые заявили, что они выступили на фронте, в бою достали свое оружие, а теперь требую от них, чтобы они неорганизованным путем бросили винтовки. «Разрешите, чтобы мы по описи сдали». «Сколько для этого нужно времени». Спрашивает т. Данилькевич, ему отвечают анархисты – «Три часа». Садим в Комиссию Носова и Непомнящего. Когда Данилькевич слезал с трибуны, я ему и сказал: «Что же ты сделал, ведь нужно чтобы оружие сдали немедленно, здесь и сейчас же». И хотя я не умел тогда особенно красноречиво говорить, я стал на койку, объявил, кто я есть такой и немедленно стал требовать сдачи оружия, иначе будет открыть огонь. Пока я стоял на этой кровати, я видел, как они моментально подтащили пулеметы к окну, наиболее организованная масса из них бросилась за винтовками, полетели вниз бомбы. Только небольшая часть начала складывать винтовки. Вижу, что дело плохо, бой /26/ будет обязательно. Меня свои ребята окружили и сводят по лестнице. В это время летит с верхнего этажа Носов, а за ним Непомнящий, их тоже вытряхнули из Комиссии. Внизу встречаем со штыками и саблями кавалеристов. Ребята вывели меня со двора. Смотрю, напротив Чуев. В своем зеленом френче, выскакивает из Мариинской гимназии. Его тоже оттуда вытряхнули. В воротах семинарии я с ребятами обменялся о дальнейших действиях, что же делать дальше. Тут кто-то из наших ребят подбегает ко мне и говорит: «разрешите, тов. Чернышев, ударить по разику из орудия». Т-к анархисты начали бить первые к утру уже были привлечены человек 20 милиционеров которые во время боя стали разбегаться, которых мне так и не удалось задержать иду по панели к той иконе, которая была перед дверьми семинарии. Стреляют и оттуда и отсюда, я теперь удивляюсь, как не задели меня. В это время артиллерия стреляет и бах в икону и попала прямо в церковь семинарии. Смотрю, еще и еще и в Мариинскую гимназию. Когда я шел по панели, то пули, ударяясь о каменный фундамент здания, отлетали рикошетом и шпокали, но мимо меня. После артиллерийского огня я возвратился обратно к воротам и вскочил туда, в само здание. На дворе были убитые и раненые. Ко мне подбежали ребята и видим мы, что анархисты идут с поднятыми руками. Одни бегут, а другие спрашивают, что с ними будут делать. В Дом организаций мы были не в состоянии их поместить. Я помню, что из отправили в Военный Отдел вниз, в здание Бристоля. Так как охрана сильно переутомилась, то несли охрану ребята из Отроженских и Воронежских мастерских, которые не были в бою. На другой день группа анархистов, которые участвовали неактивно, были распущены, а активные были задержаны. Таким образом, было ликвидировано анархистское движение.
С этого времени с левыми эс-эрами я порвал всякую связь. Комитет левых эс-эров назначил суд, предлагая явиться Пляпису, Данилькевичу, мне и Токмакову. Я не явился, /27/ Пляпис, Данилькекич и Токмаков явились. Им сделали выговор и очень возмущались, что не явился Чернышев. Потом я встречаюсь с Абрамовым. «Ты почему не явился на суд». «Зачем». «Затем, что ты разоружил против нашего желания анархистов». Я говорю, что в среде анархистов я не видел ни одного, внушающего доверие работника, человека, способного сделать что-нибудь полезное. Я видел сплошной бандитизм и безобразие.
Я упустил описать еще один случай, натолкнувший на разоружение анархистов. Я еду один верхом на лошади и проезжаю мимо здания теперешнего клуба Карла Маркса. В вестибюле стоит Абрамов и говорит: «зайди, Миша, сюда». Это сказано было простым товарищеским тоном. Привязал лошадь, вхожу и сел. В это время входит анархист Кольцов. Абрамов обращается ко мне и говорит: «познакомьтесь». Я говорю, что я знаком. «Не хочешь ли поехать к ним». Тут я струсил и дал согласие на поездку в анархистам в штаб. Может быть если бы я не поехал, я был бы тут оставлен. Мы сели на лошадей. Впереди едет автомобиль, сзади три мотоциклетки с люльками. Рабочие в это время шли с работы. Когда меня рабочие увидали в таком положении, они сообщили в отряд. Приезжаем. Вхожу в вагон микст 1-2 класса. Поздоровались. Начинают обсуждать создавшийся момент и постепенно переходят на обвинение в том, что мы не принимаем участия в них, что большевики захватили власть и выпирают анархистов. Я говорю: «А для чего нужна водка, золото, насилия в городе, для чего нужны деньги, которые Вы бросаете, для чего Вы занялись бандитизмом». Одним словом, разговор самый серьезный. В это время в купе входит кто-то из шоферов с четвертью в руках и пьяный. Я указываю на него и говорю: «что это кошмар, что кругом Вас пьяные, на что это похоже». Когда пришел шофер Петров, а этот вышел на улицу, я потом слышал выстрел. Оказалось, что шофер с четвертью был пристрелен. После этого начинают мне показывать ряд автомобилей, рассказы-/28/-вают достопримечательности каждого автомобиля, какой был в каком бою, кто работал на нем. – «Этот вот отразил бой там-то», – одним словом, рассказывают биографию каждого броневика, доходит дело до лошади, на которой я ездил. На нее трудно было сесть. Я тоже стал говорить о достопримечательности лошади. Лошадь никого не подпускала кроме меня. Эта лошадь прыгала очень хорошо. Когда мы подошли к ней, я вскочил на нее, прыгнул на ней за канаву и помчался за дома. По дороге я встретил ребят, которые шли выручать меня от анархистов с Курского вокзала. Как раз приехали Павлуновский, Ромащенко. Только после этого у нас появилась мысль о том, чтобы окончательно разделаться с анархистами.
Вскоре после этого наш отряд был отправлен в Землянский уезд для подавления восстания.
Когда создалась чрезвычайная комиссия в губернии, функции дружинников стали постепенно отмирать. Наблюдение за контр-революционной деятельностью, подавление восстаний и другие функции стали отмирать. Вместо нас стали выезжать товарищи из Чека. До некоторой степени от безделия среди наших товарищей появилось некоторое колебание, некоторое разложение. К этому времени, в июле месяце, убили Мирбаза в Москве. Он убит был левыми эс-эрами. С этого времени поднялась буча среди левых эс-эров Воронежских. Они имели ввиду попытаться организовать восстание и, в связи с этим, со мной и с нашими ребятами опять заходили лисой: «будет хорошо, но нужно выступать». Данилькевич был на съезде. Была получена телеграмма, которую тов. Чуев, не надеясь на нашу организацию, держал конспиративно. Конечно, имел основание бояться и держать в конспирации то, что делалось в Москве. Против нас назревала мысль у большевиков.
Однажды ночью приезжает ко мне Иена Михаил и говорит: «Миша, ты делал распоряжение боевой дружине приготовиться». – «Нет». Абрамов от твоего имени говорил, что необходимо выступить. – «Нет, этого нельзя». /29/
Я приезжаю и вижу, что дружина в полной боевой готовности. Я приказал, чтобы винтовки и пулеметы поставили на место. Иена и человек 10 со мной пошли на кабельный завод, где левые эсеры заседали в это время. Когда мы пришли на кабельный завод, там оказались Абрамов, Ципляев, Муравьев и один крестьянин в солдатской форме, огромного роста. Увидав меня, они растерялись. Я говорю – здорово. – «Ты что». – «А Вы чего». – «Мы должны сегодня выступать». – «Вот этого я не знаю, я несколько раз говорил, что никакого выступления не будет, что рабочие не позволят ни одной капли крови пролить за то, чтобы у власти сидели только левые эс-эры а не большевики. Я выразил возмущение, что левые эс-эры отказались работать с большевиками, что они неработоспособны. Одним словом, я в категорической форме заявил, что выступления этого не будет. т. Абрамов говорит: «Без тебя обойдемся», подходят из уездов отряды. Я говорю, что этого никогда не будет. Тогда они мне говорят: «Ты не выйдешь отсюда». Иена моментально вынырнул, дал сигнал и наши ребята явились. Я говорю: «Кто же из нас не выйдет». Абрамов тогда и говорит: «Брось, я пошутил».
На другой день я предупредил Хинценберга, Нарчука и Рабчиева об этом. Нарчук дипломатически обращается ко мне и говорит: «Миша, почему ты левый эс-эр, ты все время работал с нами. Переходи к большевикам и ты останешься командиром боевой дружины». Я ответил, что командовать боевой дружиной я вовсе не интересуюсь, а что я левый эс-эр, об этом беспокоиться не надо. Он тогда дипломатически подошел: «Знаешь, Миша, ты временно сдай дружину по своему усмотрению, только коммунисту, а сам уезжай куда-нибудь». Я говорю: «Денег нет, с чем я поеду». – «Деньги дадим». /30/
Ребята были к этому готовы, потому что уже были разговоры о разоружении. Я считаю, что это было ошибочно. У тов. Чуева почему-то создалось такое мнение, что этот отряд может быть опасен т.к. он будто бы находился под влиянием лев с.-р. Правда, было несколько случаев колебаний, но колебаний совершенно откровенных, как например, с анархистами. В последнее время стали замечать. Что будто бы левые эс-эры оказывают свое сильное влияние.
Когда убили Мирбаха, происходило общее собрание боевой дружины по вопросу об убийстве Мирбаха. От большевиков пришел Герман и Богуславский. После собрания выносит резолюцию, где клеймят всех без исключения левых эс-эров за устройство в Москве восстания. Самофалов Семен вносит свою резолюцию об исключении из этой группы членов рабочей боевой дружины, т.к. не было случая, чтобы дружинники выступали где-нибудь поддерживали за левых эс-эров в каком-либо занятии. Тогда зала была полна дружинниками и все большевики из дружины единогласно подняли руки за то, чтобы исключить членов боевой дружины из числа заговорщиков. Это еще раз подтвердило, насколько симпатии дружинников и большевиков были сильны, все единогласно подняли руки за резолюцию. Очевидно, это толкнуло большевиков руководства на разоружение. Фактически разоружения не было, а была ликвидация: вошли, забрали винтовки стоявшие в запасе в цейх[г]аузе. Все дружинники остались с наганами с патронами и даже с винтовками. Жаль, что много было документов безусловно исторических, которые были захвачены, но куда они девались теперь, неизвестно. Некоторые товарищи возмущались: «Лучше бы пришли и сказали – давайте оружие и имущество по описи, только и всего». Ребята не возражали. Был целый ряд совещаний, все знали, что выступать никто не собирается, одним словом, расходиться было пора, потому что нашими функциями занялись правильно-организованные учреждения как чека. /31/