На белоэстонском фронте
(Корреспонденция тов. Череповецкого коммуниста)
Первый бой
Стоим в деревне Ваокюль, эстл. губ. В ночь с 6 на 7 получаем приказ от штаба участка, чтобы 7 января во чтобы то ни стало нашей роте занять имение Сенегаль, оставленное нами по стратегическим соображениям дней пять тому назад. Ротный командир, получив приказ, создав взвод командиров и объяснил им задачу будущего дня. Третий взводный должен был идти проселочной дорогой в обход противника с левого фланга, второй должен действовать справа и первый, как говорится, должен идти со лба; при каждом взводе должен идти пулемет. Утром 7-го часов в 6 утра высылаем разведку, которая возвратилась часа через два и донесла о расположении застав и караулов противника. Выстраиваем роту, командир поясняет красноармейцам боевую задачу и двигаемся вперед. Не доходя 1 ½ версты до имения, рассыпаемся в цепь. Разведка впереди. Двигаемся цепью. Доходим до деревни, которая находится рядом с имением. Впереди раздается ружейная стрельба: то наша разведка столкнулась с заставой противника. При первых же выстрелах мы прибавляем шагу и почти бегом подходим к имению. Цепь заходит в имение без выстрела. Белые оставили его при появлении нашей разведки и залегли в кустарнике.
Как только мы вошли в имение, противник начал отчаянно обстреливать нас ружейным огнем. Ротный на лошади управляет боев. Перебегаем вперед. Выходим из имения в поле. Наш пулемет получает возможность обстреливать кустарник. Сходимся шагов на 50. Противника не выдерживает, оставляет кустарник и отступает дальше в поле. Раздается команда «цепь вперед», солдаты поднимаются и бегом начинают преследовать противника, не кланяясь ни ружейному, ни пулеметному обстрелу. В это время третий взвод слева открывает ураганный пулеметный и ружейный огонь по отступающим. Два красноармейца догоняют раненого белого, тот становится на колени со словами «товарищи, постойте», но разрывные пули в 3-х часовом бою так обозлили солдат, что о помиловании не могло быть и речь: меткий выстрел, вздох, и…
Пробежав за противником версты две мы возвращаемся в имение, где варим обед и чай. Противник, численностью в 350 штыков, отогнан нашей ротой в 150 человек. С нашей стороны один раненый, со стороны противника 25 убитых и столько же раненых. За обедом и чаем товарищи красноармейцы делятся впечатлениями и пережитыми чувствами. Вечером – кто идет на караул, а остальные ложатся спать. В ночь опять получаем приказ о наступлении на следующее имение, расположенное верстах в 20 от Сенегаль.
Восьмого утром высылаем разведку и двигаемся вперед согласно приказа. Белые, получив 7-го хорошую трепку, по словам крестьян на подводах уехали к Весенштейну, не задерживаясь в том имении, которое нам приказано занять. Действительно, указанное имение заняли без боя.
День прошел спокойно. Часов в 11 ночи получаем приказ об отступлении до имения Сеенгаль. Солдаты волнуются, говорят, что пойдем до Сенегаля, а завтра опять придется идти обратно и заявляют, что лучше остаться в этом имении. Ротный командир тоже придерживается того же мнения, но приказ участка заставляет его отдать приказание об отступлении. Ночью пришли в имени Сенегаль. Противник в это время занимал деревню в 1 – 1 ½ верстах правее имения Сенегаль и грозил отрезать нам путь. Сразу же по прибытии получаем приказ о дальнейшем отступлении до деревни Ваокюль.
Тихо, спокойно выступили из имения и в ту же ночь пришли в д. Ваокюль.
Бой под дер. Пухмой
Рота финского полка расположилась в д. Пухма, а наша остановилась на 1 версту позади, в имении Левенвольде. Кухня была разогрета еще в предыдущей деревне, поэтому, как только расположились, сразу же принялись за обед. Не успели пообедать, как где-то вблизи раздается трескотня пулемета. Все сразу же бросаем обед и выбегаем на улицу.
С криком «вперед» бросилась рота на белых и сразу же оттеснила за деревню. Когда вышли за деревню в поле, противник открыл по нас огонь из орудия, но это не остановило Красных бойцов. С возгласами «цепь вперед», мы теснили и теснили противника, который уже начал отступать в панике. Еще момент и орудие было бы наше, но в это время получаем приказ из штаба об отступлении. Снимаемся с места. Пошли, но белым не до стрельбы…
Под ст. Ракки
Связи не имели ни с кем. Подходим к станции Ракки, куда проехал штаб нашей роты.
Кто находится в Раки – белые или наши – неизвестно. Три человека пошли в разведку. Рота остановилась шагах в 100-80 от крайних домов деревни. Не поспели разведчики отойти и 60 шагов, как от деревни по нас раздалась ружейная и пулеметная стрельба.
Благодаря тому, что дело было ночью, он не мог брать верного прицела и у нас урона почти не было. Пришлось отступать лесом и стороной обходить ст. Ракки. Люди отставали от роты и натыкались на неприятельские заставы, чем вызывали огонь противника, что еще больше сеяло панику. Нашей задачей теперь было перейти полотно жел. дороги Тапс – Юрьев, уже занятой противником и по которой маневрировал бронированный поезд противника.
На карте ничего не видно, а без карты вот-вот попадемся в руки к белым, спичку зажечь тоже нельзя: можешь обнаружить себя. Но вот попадаются две халупы. Заходим, берем проводника, который через болото проводит роту к полотну ж. д. Идем гуськом. Первые ряды спустились к полотну и вдруг бегут обратно и рассыпаются в цепь. Спрашиваю «в чем дело?» Шагах в 40-30 стоит броневик. Делать нечего.
Так или иначе, а полотно перейти нужно во чтобы то ни стало и возможно скорей, пока противник не накрыл с тылу по свежим следам. Начали перебежку по одному, а он стоит и смотрит, как будто дожидается, когда мы перейдем все и дадим возможность ему двинуться дальше. Люди перешли все через полотно. Сзади шел пулемет на санях, которые при переезде через полотно застряли. Пулеметчик произвел три тревожных выстрела, чтобы кто-нибудь из роты пришел и помог перетащить пулемет. На выстрелы поезд подошел к пулемету шагов на 20-15, но молчит, по-видимому недоумевает, что происходит. В вагонах и на платформах что-то кричат, разговаривают. Мы воротились от роты трое, мигом передернули пулемет в лес, а броневик только тут опомнился и пустил по лесу, где скрылась рота, три «прощальных» снаряда.
В дер. Сиренец
Провокаторами, наемниками англо-французского капитала распускаются всевозможные слухи о движении белых. Солдат охватила паника, а тут от штаба участка приказ нашей роте перейти на левый берег Нарвы и занять сторожевое охранение в дер. Сиренец. Рота до сих пор не нарушала ни одного приказа и здесь, хотя как ни старались провокаторы, но она пошла через Чудское озеро, т. к. Нарова здесь не замерзла и заняла сторожевое охранение в дер. Сиренец.
После того, как были размещены люди и выставлены караулы, мы с тов. М-вым приступили к приготовлению обеда. Обед был уже готов; вдруг тревога. Выходим на улицу; караул заявляет, что на опушке леса заметили неприятельский разъезд. Пустили разведку, но ничего обнаружено не было и солдаты опять начали расходиться по избам. Не поспели еще разойтись, как со опушки леса со стороны озера начался обстрел деревни из пулемета и ружей. У нас было 86 штыков и 2 пулемета. Положение создалось плохое: сзади Нарова не замерзла, впереди дорога через озеро, но там противник идет на нас в атаку. Выход один: в контратаку, отбросить хотя на 100-200 шагов противника и обеспечить себе отход по озеру. Так и сделали. Без выстрела с криками «ура» наша цепь бросилась на белых. Они по всей вероятности не ожидали такого натиска, отступили шагов на 100 вглубь леса и оттуда начали обстрел. Потом противник превосходными силами повели наступление в правого фланга. Увидев, что нас обходят, мы под прикрытием пулеметов стали отступать по озеру на другой берег Наровы. Метель помешала противнику взять на озере по нам верный прицел и рота с небольшими потерями (1 убитый, 4 ранено легко) отступала на правый берег Наровы, за что получила от штаба участка спасибо.
Под дер. Криушами
С болью в сердцах, измученные 2 ½ месячным походом, пришли красноармейцы нашей роты из Эстляндии в Петроградскую губ. Враг не дремал. Обнаглевший, он продолжал наступать. Нахальство его дошло до такой степени, что он перешел Нарову и занял на правом берегу Наровы дер. Криуши. Дальше отступать было невозможно, т. к. этим самым стали бы отдавать Советскую Россию на глумление белым. Штаб участка приказывает нашей роте во чтобы то ни стало занять дер. Криуши и тем самым отбросить противника за реку в Эстляндию.
Задача безусловно не была бы тяжела, если бы солдаты не были так сильно измучены. Революция не должна знать усталости! Оставив часть солдат, наиболее плохо одетых и обутых, при штабе для несения караулов, больных отправили в госпиталь и силою около 40 штыков с 1 пулеметом пошли в наступление. Все тов. Красноармейцы двинулись с мыслью или умереть или выбить противника. Выходим на опушку леса, откуда видна деревня, – (наша задача!) и рассыпаемся в цепь. При наступлении штаб обещал оказать нам помощь артиллерией. Не дождавшись, когда начнется обстрел деревни артиллерией, мы цепью двинулись к деревни. Так подходим почти к самым Криушам без выстрела. Двигаемся еще. Вдруг по цепи передают: «цепь противника двигается к нам». Остановились, залегли. Руки крепче сжали винтовку. Вот уже слышна команда противника, которая передавалась на русском языке: «цепь, вперед». Подпускали шагов на 30-35. Солдаты просят у командира роты разрешения открыть огонь, но ротный, видя, что противник превосходит силами раз в 5-6 или более, бой завязывать не решался. Лежим мы, лежат и они. Но вот от них поднимается человек, начинает махать шапкой и кричать: «бросайте оружие, идите к нам, расстреливать не будем!» Это нахальство страшно взволновало солдат, которые, отвечая белым на эти крики крепкими словами, еще больше стали приставать к ротному с просьбой проучить нахалов. В это время по цепи передают: «цепь противника обходит слева», а ротный дает команду об отходе к опушке леса. Залегли на опушке, куда враг идти, конечно, не осмелился. Послали донесение в штаб и стали ждать, когда начнется обстрел деревни артиллерией. Вестовой приехавший из штаба, сообщил, что нам на поддержку идет рота Н-го образцового батальона. Но вот, раздается орудийный выстрел; снаряд летит через нас и ударяется в деревню. За ним второй. Рота вскочила на ноги и с криком «ура» бросилась к деревне. Противник тоже открывает огонь из батареи, но его снаряды ложатся в лесу позади нас. Подходим к деревне и вот тут раздается ураганный огонь белых из пулеметов и автоматических ружей по горсточке храбрецов, кажется сошедших с ума. На минуту легли; в это время сзади показывается цепь роты, идущей к нам на подкрепление. Это еще больше окрылило солдат, опять с крикам «ура» бежим в деревню. Противник не выдержал натиска и, бросая по дорогу патроны и ленты, бросился удирать. Так была занята деревня. Приказом по полку и по участку была отмечена беззаветная храбрость Н роты Н полка. Штаб дивизии обещал за такое славное дело наградить роту Красным Знаменем.
Впоследствии слова белых к нам о сдаче по слухам объяснялись следующим образом. Оказывается, что накануне белыми был взят в плен командир одной роты и выпущен с условием, что он со своей ротой пойдет в тот день, в которой шла наша рота, в наступление на дер. Криуши и всю роту сдаст в плен. Белые, думая, что пришла именно эта рота, предложили нашей сделать такое грязное дело, но они ошиблись в расчетах: солдат Рабоче-Крестьянской армии выпустит из рук винтовку только мертвый. Повторяю, что это слухи и за точность их не ручаюсь.
Металлист
Коммунист (орган Череповецкого губисполкома и губернского комитета РКП). 21 марта 1919 г.
Рассказ о ужасах французского Гулага для русских солдат и политзаключенных. Интересно, не врали ли?
Положение русских во Франции
Со времени февральской революции положение русских солдат, отправленных царским правительством в качестве пушечного мяса в распоряжение «дорогих союзников», с каждым днем стало стремительно ухудшаться, пока не стало, наконец, совершенно невыносимым.
На французском фронте и в Салониках находилось около 50.000 солдат, выдвигавшихся всегда союзным командованием на самые опасные места и несших потому огромные потери.
После революции значительная часть солдат потребовала возвращения на родину, но правительство Керенского, разумеется, отказало им в этом. Вся же часть русских войск, находившихся на французском фронте, отказалась сражаться. Произошло серьезное восстание в лагере Ля-Куртин, где несколько тысяч русских солдат заявили о своем нежелании участвовать далее в мировой бойне, отказываясь в то же время сдать оружие. По соглашению французского правительства с «министром-социалистом» Керенским французское военное командование занялось усмирением наших солдат, пустив в ход даже тяжелую артиллерию. Было убито несколько сот наших солдат. Над взятыми в плен всячески издевались. Вожаки восстания (среди них тов. Болтаец) до сих пор еще сидят по разным казематам Гренобля, Бордо и др. городов «прекрасной Франции». После этих событий, о которых во французской печати не было никаких сообщений, но которые, надо думать, когда-нибудь выяснятся во всех подробностях, все русские части были отправлены в тыл, а затем постепенно размешены в провинциях Франции для принудительных работ, более же революционные элементы отправлены в Африку, в Марокко и Алжир, где их поставили в каторжные условия.
Положение 40.000 русских солдат, посланных спасать Францию от германского милитаризма, было значительно хуже положения германских военнопленных. Немцы и австрийцы как-никак, пользовались до известной степени защитой комиссий о военнопленных, присланных нейтральными государствами: русские же были поставлены вне закона. Работа германских военнопленных, хотя и скверно, все же оплачивалась, русские же за свой каторжный труд не получили никакого вознаграждения. Кроме того, они были лишены права переписки как с Россией, так и в пределах Франции.
В крупных городах Франции находилось значительное количество русских рабочих, имевших свои организации, библиотеки, газеты и вообще сумевших наладить некоторую общественную жизнь. Со времени февральского переворота свобода собраний и союзов была у них отнята. Они были отданы в бесконтрольное распоряжение агентов низшей администрации и полиции, подвергались за малейшее нарушение полицейских правил высылке в административном порядке из страны или долгосрочному заключению в концентрационном лагере. Среди высланных находился, между прочим, публицист Тасин, редактор издававшейся в Париже газеты «Отклики».
Концентрационных лагерей было устроено несколько: на острове Груа (куда ссылались самые опасные элементы), в Ажене (департамент Крез), Флери-ан-Бьер (департамент Сен-Мари), и Ла-Фертэ-Масэ (департамент Орнь) и Ла-Пресинье (департамент Сорт), где и по сие время находится в заключении несколько сот русских, среди которых около 60 человек – исключительно за свои социалистические убеждения или за симпатии к Советам. Достаточно было сказать слово в защиту Ленина и Троцкого, на которых каждый день французские газеты изливали потоки грязи, чтобы тотчас же попасть в концентрационный лагерь.
Кормили заключенных очень скверно, помещения не отапливались. Ни белья, ни теплой одежды не полагалось и несчастные пленники никогда не могли избавиться от насекомых. Свидания с посторонними были абсолютно запрещены. При этом необходимо указать, что по французским законам не только заключенным в тюрьмах, но и каторжанам разрешаются довольно частые свидания с родными и близкими. В Пресинье, правда и нашим узникам разрешались свидания с семьей, но не чаще одного раза в два месяца и на время от 10 минут и до получаса. Писать разрешалось при условии строжайшей цензуры четыре открытки в месяц по восьми строк каждая и по два письма в шестьдесят строк. Обращаться к адвокатам, депутатам, нейтральным консулам с ходатайствами о помощи обычно не разрешалось.
Обращение французской стражи с заключенными было варварское ,а пытавшихся бежать пристреливали. В лагере Ахенсон находились также женщины с детьми. Обращение с ними было, пожалуй, хуже, чем с солдатами.
Такое административное заключение продолжается для многих уже годы – без всякой надежды на помощь с чьей бы то ни было стороны. Тов. Г. Эйснер сидит, например, уже 4-й год просто в качестве «подозрительного».
Люди, осужденные на самый незначительный срок заключения в концентрационный лагерь, попав в него, не могли уже выбраться. Известен случай, когда один рабочий, приговоренный за возражение полицейскому к 2-х-недельному заключению, оставался в концентрационном лагере в течение 30 месяцев. Многие другие сами не знали, за что именно они подверглись заключению.
Товарищи Андрей Броде, Карлу Рбин и Дмитрий Бураков, матросы с американского судна, были арестованы в Гавре в декабре 1917 года, причем обвинением было выставлено то, что они большевики. И, несмотря на то, что подобный арест, произведенный французскими властями на американском судне, противоречил международному праву, они оставались в заключении более года. Один из них в лагере заболел от сурового режима и навсегда потерял здоровье.
Товарищи Файнберг, Бер, Балабин, Рудрико и другие были арестованы и пробыли в заключении продолжительное время, а оба последние находятся в тюрьме и поныне. Павел Фукс, старый пропагандист, проживший боле 20 лет в Париже, человек 60-летнего возраста, был арестован за то, что в споре с каким-то шовинистом осмелился защищать Советскую Россию. Он пробыл в тюрьме в самых тяжелых условиях свыше полугода и по освобождении был оставлен под строжайшим полицейским надзором. В группе политических заключенных в лагере Пресинье остаются до сих пор тов. Крайтеркрафт, Шамес, Даргольц, Адриянов и др.
Положение заключенных настолько тяжело, что в продолжение 2-х месяцев в Пресинье из 600 узников умерло около 40 человек – в большинстве от истощения.
Случае зверств французской стражи в отношении заключенных проходили почти безнаказанно. В Ла Ферид-Массе был, например, убит при подозрительных обстоятельствах повар, поляк-австриец. Он был убит во время работы на кухне караульным солдатом. В наказание солдат подвергся лишь отсылке на фронт (август 1918 года). В Пресинье 13-го мая 1918 г. на глазах своих друзей был убит тов. Аарон Цетлин из Женевы, арестованный только за то, что он русский и приехал из Швейцарии. Эти обстоятельства были достаточны для ареста. Он был заподозрен в попытке к побегу из лагеря и убит, несмотря на то, что остановился при первом окрике часового. После ранения из винтовки его били прикладами, ногами, издеваясь над несчастным так, что даже прибежавшие жандармы пытались остановить озверелых солдат. Свидетелями этого зверского убийства были тов.: Кибальчич, Броде, Робин, Ковальский, Нахтигалль и многие другие, наблюдавшие сцену убийства из окон тюрьмы. Все протесты, жалобы, требования производства расследования ни к чему не привели.
В заключение необходимо указать, что по мнению как французских депутатов (Муте, Лонге, Польменье), так и юристов и «лиги прав человека», заключение в концентрационные лагери с точки зрения французских законов является совершенно неправомерным, представляя собой чистейший произвол. Поэтому французское правительство всеми силами замалчивает не только то, что творится в этих лагерях, но скрывает и самый факт из существования.
Осенью прошлого года, когда Советское правительство было вынуждено подвергнуть задержанию находившихся в России французских белогвардейских офицеров и активных контр-революционеров, Пишон обратился к нам с оффициальной нотой, в которой заявлял, что русские, находящиеся во Франции, независимо от их убеждений, включая и большевиков, пользуются полной свободой. А в этот момент во Франции находилось около 40.000 русских солдат, заключенных в концентрационные лагеря, и около 400 – в военные тюрьмы. В концентрационных же лагерях находилось более 500 русских граждан, из коих 100 человек были арестованы исключительно за сочувствие русской революции. В разных тюрьмах находилось около 100 русских рабочих, приговоренных к различным срокам тюремного заключения (от нескольких месяцев до пяти лет) исключительно за защиту России.
После опубликования этого лживого документа французского правительства группа русских революционеров, находившихся в лагере Пресинье, отправила Пишону ироническое опровержение. К сожалению, они тогда не были в состоянии дать зарвавшемуся агенту французской буржуазии более для него ощутительную отповедь.
«Сев. Ком.» Виктор Подревский
Коммунист (орган Череповецкого губисполкома и губкома РКП). №35. 27 марта 1919 г.
Ну, а эта корреспонденция больше показывает, как освещались взятия городов в печати, чем реальное положение, кмк.
Подробности занятия нами Оренбурга
Казанское «Знамя Революции» передает следующие подробности занятия Оренбурга нашими красными войсками:
«Еще задолго до оставления города началась эвакуация правительственных, общественных учреждений и частных лиц.
Когда советские войска продвинулись на Базулукском фронте и в какие-нибудь два дня заняли Ново-Сергиевку, Платовку, Переволоцкую и подошли к Сырту, в городе только слышно было: «бежать». Улицы покрылись повозками с людьми и имуществом. Поездов не хватало, и отдельным учреждениям пришлось ехать на лошадях. Были даны поезда и всем воинским частям, интендантству, торгово-промышленному союзу, почте, телеграфу, государственному банку и другим правительственным учреждениям. Частным банкам пришлось ехать на лошадях. Особенное возмущение вызвала в городе эвакуация кадетского корпуса. Последнему не дали места в вагонах и для него не оказалось лошадей. И руководители эвакуацией не постеснялись выстроить мальчиков кадет, среди которых было много 9-10-летних детей, и отправить их в стоявшие тогда лютые морозы пешком. Сколько нужно было подлости, чтобы решиться на такой эвакуационный эксперимент над детьми, одетыми в ватные шинели и сапоги в те дни, когда шубы, тулупы и валенки не спасали от замерзания! Эвакуация происходило по такому плану: до Орска поездом, затеям на лошадях в Троицк, а оттуда в Челябинск и далее.
И характерно, что даже в эти дни не прекращалось ни веселье, ни пьянство. Дутов издает приказ, по которому «дикая езда на тройках» впредь будет разрешаться уплатившим определенный денежный взнос «в пользу казаков», и другой приказ, в котором, обращая, наконец, внимание на разразившееся в городе пьянство, предписывает казачьей милиции «выпороть каждого появившегося на улице в нетрезвом виде», «без различия звания и состоянии». И только в это время правительство прекращает производившуюся им свободную и неограниченную продажу населению спирта.
Уходящими казачьими частями был взорван мост через Сакмару и сожжены склады, в которых имелись значительные запасы сахара и других предметов продовольствия.
Советские войска в город еще не вошли, и власть в городе временно взяло в свои руки центральное бюро профессиональных союзов, которое и сорганизовало охрану города. Этой охране удалось прекратить грабеж оставленного войсковым правительством спирта. В городе царил полный порядок.
На вторые сутки вошли советские войска сначала с ташкентского и почти одновременно с самарского и северного фронтов. Население восторженно их встретило. Нельзя не отметить, что образцовый порядок, боевой вид входящих войск сильно поразили оренбуржцев, привыкших слышать о красной армии, как о недисциплинированной толпе. Особенно была красива и вызвала восхищение кавалерия.
Власть в городе взял в свои руки старый губисполком, деливший на ташкентском фронте с армией все ее труды и невзгоды.
Немедленно же приказом начальника гарнизона Гая был назначен комендант города. Войска были размещены по казармам и в пустых квартирах, принадлежавших бежавшим с Дутовым жителям.
Среди мелкой буржуазии царило полное недоумение. Они приготовились ко всем ужасам «Красного нашествия». Они ждали дикой мести и расправ со стороны «Красных бандитов» и вдруг… в городе ни одного выстрела, ни одного убийства. На следующий день по городу был расклеен приказ о явке в трехдневный срок для регистрации всех служивших в армии Дутова. Явившиеся для регистрации, к общему удивлению, были отпущены. Никто из них не был задержан.
Передавали такую историю. Один из престарелых генералов за слабостью здоровья не мог выехать вместе с бежавшими войсками и по приказу явился также для регистрации. Не сомневаясь, что его ждет расстрел, он распростился с родными и явился в комендатуру. И когда здесь он получил бумагу, с которой ему предложили идти спокойно домой, от неожиданной радости дарованной жизни он разрыдался, как ребенок.
Была учреждена чрезвычайка, и несмотря на это в городе по-прежнему ни одного расстрела. Трудно учесть положительные результаты этой тактики оренбургского совета.
Измученное зрелищами кровавой борьбы, исстрадавшееся в атмосфере военных набегов и бесконечной тревоги за жизнь своих близких, население Оренбурга с тревожным и радостным недоумением ждало: «Неужели так будет и дальше?»
Вся крупная буржуазия бежала из города. Кроме пролетариата остались среди гражданского населения мелкая буржуазия и казачество. Для них, привыкших отождествлять коммунизм с политикой «подавлений», «репрессий» и «уничтожений», милость победителей явилась совсем неожиданной.
Коммунист (орган Череповецкого губисполкома и губкома РКП). №28. 12 марта 1919 г.