Малашин Г. В.
ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОГО И НРАВСТВЕННОГО ВЫБОРА СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЕЙ ПРИЕНИСЕЙСКОЙ СИБИРИ В ПЕРИОД РЕВОЛЮЦИИ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ 1917–1920 гг.
Аннотация: на материалах архивных источников и публикаций исследуются модели поведения священнослужителей Енисейской епархии в ходе революционных событий 1917 года, последствия и результаты сделанного ими исторического и нравственного выбора.
Ключевые слова: революция, 1917 год, Гражданская война, Енисейская губерния, Енисейская епархия, Церковь, священнослужители, архиереи, исторический выбор, нравственность, служение.
Осмысление роли и места православной церкви в исторических событиях 1917 и 1918–1920 гг. в Сибири началось еще до окончания Гражданской войны [1, 2, 3], однако в силу известных исторических обстоятельств долгое время не могло быть предметом объективного монографического рассмотрения. В рамках проблематики этой темы актуальными представляются постановка проблемы исторического и нравственного выбора, который возникал в эти годы перед духовенством Енисейской епархии, а также вычленение исследователем основных моделей поведения представителей церкви — иерархов, священно- и церковнослужителей, прихожан. Необходимость рассмотрения нравственного аспекта такого выбора обусловлена значимостью для церкви как социального института духовной, евангельской, этической составляющих, актуализированных событиями 1917–1920 гг.
Как известно, Синодом и большинством епископов были поддержаны падение монархического режима и приход к власти Временного правительства; епископ Енисейский Никон одним из первых публично приветствовал Февральскую революцию [4, с. 228–229; 5, с. 75–76, 235]. Падение монархии одобрили и собрания духовенства епархии весной 1917 года [5, с. 214, 328, 349]. Голос консервативной, исповедующей традиционные формы церковной жизни части духовенства поначалу не был слышен. Часть священнослужителей ожидала дальнейшего развития событий. Размежевание енисейского духовенства в зависимости от социально-политических воззрений и активности гражданской позиции (эта активность могла быть обусловлена как мировоззренческими, так и прагматическими соображениями) постепенно обозначилось в ходе дальнейших событий.
22 апреля экстренным епархиальным съездом духовенства и мирян было принято предложение «об освобождении епископа Никона от управления» [6, л. 4 об.]. Съезд принял решение о замене Духовной консистории избранным Наблюдательным советом «из трех духовных и трех мирян» и ряд других постановлений, носивших достаточно радикальный характер. Новый совет вступил в конфронтацию с временно прибывшим 26 мая 1917 года на енисейскую кафедру епископом Гавриилом (Воеводиным). Члены же бывшей консистории поддержали архиерея в его попытках приостановить реформаторскую деятельность оппозиционеров.
Деятельность епископов, поочередно управлявших Енисейской епархией в 1917 году, дает возможность говорить о нескольких типических моделях исторического и нравственного выбора /125/ иерархов. Последующая судьба этих епископов и их место в церковной и общественной жизни становятся закономерным следствием этого выбора. Епископ Никон (Бессонов; †1919), своими дореволюционными политическими и нравственными эскападами во многом и спровоцировавший противостояние в епархии, после упомянутого епархиального съезда отбыл из Красноярска в отпуск, подал заявление в Синод о снятии сана и монашества [7, с. 126–127; 8, с. 9–11]. Он окончательно расстается с церковью, продолжив авантюристическую деятельность на светском поприще. Сторонник незыблемой архиерейской власти епископ Гавриил (Воеводин; †1917) действовал без учета меняющихся исторических реалий, усугубив конфликтные ситуации в епархии. В 1920‑х годах впадал в обновленчество, каялся, менял места служения, но жизнь окончил достойно, перед смертью отказавшись от выбитых у него в тюрьме показаний. Тип епископа-обновленца, равнодушного к нравственным проблемам, представлял третий управлявший епархией (август — октябрь 1917 года) архиерей — Зосима (Сидоровский А. А.; † после 1927 года). Он нашел общий язык с оппозиционерами, идя навстречу их требованиям, они даже обращались в Синод с ходатайством об оставлении его на этой должности [9, л. 2–2 об.]. В дальнейшем в женатом состоянии назначался обновленцами на красноярскую и другие кафедры. Активно сотрудничал с советской властью, преследуя своих недавних собратьев.
На период правления преосвященного Назария (Андреева; †1940) пришлись Октябрьская революция, установление советской власти в губернии 28–29 октября 1917 года, ее падение в июне 1918 года, Гражданская война, восстановление власти Советов в январе 1920 года и первые годы ее борьбы с церковью. Епископ Назарий представлял, на наш взгляд, еще один, наиболее важный для церкви того времени тип иерарха, деятельность и поступки которого были продиктованы верностью каноническим установлениям церкви, осмыслением меняющихся исторических условий и следованием при этом евангельским, обязательным для любого христианина заповедям. Несмотря на оппозиционные настроения клира, он сумел привлечь к работе представителей всех сложившихся к концу революционного года групп духовенства. Об этом говорят его почти единогласное избрание на красноярско-енисейскую кафедру на епархиальном Соборе 10–11 декабря 1917 года, сохранение им возможности управлять епархией во всех последовавших в губернии после октябрьского переворота событиях. При принятии сложнейших в тех политических условиях решений для него были приоритетны духовное и нравственное начала [10, с. 266–275]. Об этом свидетельствуют сохранившиеся источники, включая, например, материалы следствия 1928 года [11, с. 130–133].
Говоря о выборе, который совершался белым духовенством епархии, можно вычленить несколько аналогичных моделей. Были клирики и миряне, активно проявившие себя в дискуссиях и преобразованиях 1917 года, но в годы Гражданской войны отстранившиеся от участия в принятии носивших общественно-политический характер решений. Не мыслившие свою судьбу вне церкви, но идейно близкие к обновленчеству, в его рядах чаще всего они затем и оказывались. Протоиерей И. Орфеев (1874–1938), до революции — популярный миссионер, в 1917 году вошел в состав Церковно-епархиального совета, в 1918–1920 годах незаметно служил в Канске, с 1922 года пребывал в обновленчестве уже в качестве женатого «епископа Минусинского» [10, с. 324; 12, с. 264–265]. Протоиерей А. Турский (1888–1938), разъездной миссионер Урянхайского края, также оказался после Гражданской войны в числе женатых обновленческих «епископов» [12, с. 70; 13, с. 456–457]. С обновленчеством была связана жизнь еще одного представителя этой группы, мирянина И. П. Королева, активного участника дискуссий 1917 года, вновь заявившего о себе уже в годы обновленчества и деятельно боровшегося в 1924–1925 годах с влиянием «староцерковников» [14, с. 758–761].
Другая группа активно участвовавших в публичной жизни, политических и церковных дебатах 1917 года священников — служители-ренегаты, так называемые красные попы, после окончательного изменения положения церкви в начале 1918 года оказавшиеся готовыми не только отказаться от церковного служения, но и работать в антирелигиозных структурах. Публично снял священническое облачение известный /126/ миссионер протоиерей В. Кузьмин (1878–1925), бывший лидер минусинских народных социалистов, с установлением советской власти ставший лектором-антирелигиозником, журналистом и чиновником советского «народного образования» [15, с. 416–417]. Еще до революции главный «обвинитель» епископа Никона на апрельском епархиальном съезде священник А. Муранов проявил себя как «не вполне благонадежный» пастырь, увлекавшийся оппозиционными политическими идеями. После периода публичной активности в 1917 году, с началом первого советского периода активно начинает сотрудничать с новой властью, за что после крушения власти Советов подвергается запрещению в служении. В начале 1920‑х годов экс-священник Муранов участвует в кампании по изъятию церковных ценностей [10, с. 314]. Ту же лишенную следованию нравственным принципам модель поведения демонстрировали «очень умелые и талантливые апологеты большевизма, ораторы и краснобаи, опирающиеся на темный преступный элемент» [16, с. 104–105]: громко заявившие о себе в 1917 году священники В. Орлов и И. Вашкорин из печально известного пятого (Тасеевского) благочиннического округа Канского уезда [17, л. 277–277 об., 280]. Орлов в январе 1918 года, после декрета об отделении церкви от государства, вышел «за штат», активно поддержал новую власть, но после чехословацкого мятежа, ссылаясь на свой сан, вышел из партии [18, л. 13; 19, с. 3]. Вашкорин в течение всего 1918 года просил у правящего архиерея прощение за предшествующий большевизм и испрашивал хорошее священническое место [20], но после декабрьского восстания в Канском уезде окончательно связал свою судьбу с партизанами, заведовал в их «армии» отделом пропаганды, время от времени, несмотря на запрещение в служении, совершая для них требы [21, 22]. В своих воспоминаниях рассказывал о «справедливом суде» партизанского ревтрибунала над бывшими собратьями [23, л. 49–50.]. Характерна относительно благополучная светская судьба обоих после 1920 года, причем Орлов активно участвовал в работе «ликвидационной комиссии» по изъятию церковных ценностей и борьбе с религией [15, с. 333–334].
Еще одна группа священников Енисейской епархии — маститые протоиереи и священники, а также миряне, в 1917 году поддержавшие «реформы» церковной жизни, но в итоге ставшие деятельной опорой церковной власти, в годы Гражданской войны работавшие под руководством епископа Назария и созданного в Омске Временного высшего церковного управления Сибири. В их числе — избранные на епархиальном съезде 8 августа 1917 года для участия во Всероссийском поместном соборе протоиерей В. К. Тюшняков (1871–1938) и красноярский церковный педагог и историк, преподаватель Красноярской духовной семинарии И. В. Фигуровский (1879–1920) [24, с. 13]. Среди мирян, ратовавших в 1917 году за перемены в церковной жизни, следует назвать и Х. П. Соболева (1881–1938), в годы войны сумевшего отразить в редактируемых им «Енисейских епархиальных ведомостях» разнообразие суждений о «переживаемом моменте». Эти церковные деятели были репрессированы в 1930‑х годах, а И. В. Фигуровский был расстрелян еще в мае 1920 года.
События Гражданской войны непосредственно затронули жизнь большинства приходов Енисейской епархии. В этот период можно говорить о нескольких моделях поведения приходских, в частности сельских пастырей Енисейской губернии. Сравнительно небольшая их часть поддерживала режим адмирала А. В. Колчака, реже — партизан. Выше назывались имена красных священников, пренебрегших священнической присягой. Известны и случаи, когда священники с иконами и хлебом-солью встречали партизанских лидеров, поддерживали большевиков в своих проповедях (иерей Н. Силин из с. Тасеево). Сотрудничество с правительственными войсками вменялось партизанами в вину целому ряду священников, за это убитых и замученных ими (например, благочинному П. Меркурьеву из Абана, иерею Н. Протопопову, настоятелю прихода П. Фелонину). Поддержка священниками белого или красного режимов бывала следствием идейно-мировоззренческих установок, но зачастую объяснялась далекими от духовных и нравственных категорий прагматическими соображениями [10, с. 280–284].
Источники позволяют говорить о двух наиболее значительных и ясных вариантах исторического и нравственного пастырского выбора. Были /127/ священники и церковнослужители, которые, осознав невозможность в новых условиях продолжать свою деятельность, покидали приходы, оставляя свою паству без духовной поддержки (эти случаи чаще происходили в волостях, где были сильны позиции партизан). Сохранение жизни священников и их семей оказывалось при этом выборе важнее соображений долга. В 1919 году были запрещены в служении более 10 иереев, самовольно оставивших свой приход, а также 9 диаконов; о еще 5 священниках поданы документы в ВВЦУ для рассмотрения и вынесения по ним решения [25, с. 20; 26, с. 51–52].
И, наконец, пастыри, не оставившие паству даже под угрозой смерти. Именно они в проповедях напоминали прихожанам о необходимости следования евангельским заповедям любви к ближнему. Такая позиция в корне противоречила новой, большевистской или анархистской по духу идеологии, исповедуемой значительной частью партизан. Большая их часть стала жертвой красного террора, начиная с первого убитого за попытку увещевать восставших священника с. Каратузского Михаила Щербакова. Красный террор по отношению к православным пастырям развернулся с особой силой в 1‑й половине 1919 года, затронув будущих священномучеников Амоса Иванова, Михаила Каргополова, Трофима Кузнецова, Димитрия Неровецкого и др. Среди клириков епархии, принявших мученическую кончину, — священник о. Александр Новочадовский, который был буквально распят партизанами на заборе.
Ряд священников Енисейской епархии, сумевших до конца исполнить свою пастырскую миссию, не успел стать жертвами террора (Павел Митякин из Туруханского края, Михаил Вологодский из Канского уезда, Евфимий Горячев из Ачинского уезда и др.). Исполнение евангельской миссии продолжало оставаться делом их жизни до конца ее и в условиях атеистического режима 1920–1930‑х годов [10, с. 284–235; 27]. Роль личности и личностных качеств, общественной позиции и деяний отдельных представителей русской церкви в ее жизни всегда была значима. Однако именно социально-политические катаклизмы 1917–1920‑х годов создали возможность для воздействия поступков представителей духовенства не только на их личную судьбу, но и на судьбу церкви, паствы и в определенной мере судьбу страны и народа.
Источники и литература:
1. Б/а. Голос Церкви // Енисейские епархиальные ведомости (далее — ЕЕВ). 1919. № 8. Разд. неоф. С. 19–21.
2. Архангельский П., свящ. Об отношении Церкви к большевизму // ЕЕВ. 1919. № 9–10. Разд. неоф. С. 13–16.
3. Пузыревский И., свящ. Следует ли так делать? // ЕЕВ. 1919. № 11. Разд. неоф. С. 9–13.
4. Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. — М., 1994. Т. 2.
5. Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви) / Сост., авт. предисловия и комментариев М. А. Бабкин. — М., 2008.
6. Государственный архив Красноярского края (ГАКК). Ф. 656. Оп. 1. Д. 1.
7. Рогозный П. Г. Церковная революция 1917 г.: Высшее духовенство Российской Церкви в борьбе за власть в епархиях после Февральской революции. — СПб., 2008.
8. Официальные известия по Енисейской епархии (ЕЕВ). 1917. № 7.
9. ГАКК. Ф. 656. Оп. 1. Д. 2.
10. Малашин Г. В. Красноярская (Енисейская) епархия РПЦ: 1861–2011 гг. — Красноярск: ИД «Вост. Сибирь», 2011.
11. Лобашев А. «Верою побеждали!..»: книга о духовном подвиге православных южноуральцев. — Челябинск, 2007.
12. Лавринов В. В., прот. Обновленческий раскол в портретах его деятелей. — М.: Общ-во любителей церк. истории, 2016. — (Мат-лы по ист. Церкви. Кн. 54).
13. Малашин Г. В. Красноярская и Ачинская епархия РПЦ // Православная энциклопедия. Т. XXXVIII / Под общ. ред. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. — М.: Церковно-научный центр «Православ. энциклопедия», 2015. — С. 448–464. /128/
14. Следственное дело патриарха Тихона. Сб. документов по материалам Центрального архива ФСБ РФ. — М.:
Памятники исторической мысли, 2000.
15. Шекшеев А. П. Гражданская смута на Енисее: победители и побежденные. — Абакан, 2006.
16. Партизанское движение в Сибири. Т. 1. Приенисейский край. — М. — Л., 1925.
17. ГАКК. Ф. 1777. Оп. 1. Д. 7.
18. ГАКК. Ф. 64. Оп. 5. Д. 110.
19. Тасеевские картинки. Огнем и мечом: плач и рыдание // Голос трудящихся. 1918. № 15. (6 июля). — С. 3.
20. ГАКК. Ф. 656. Оп. 1. Д. 9.
21. ГАКК. Ф. 42. Оп. 6. Д. 146.
22. ГАКК. Ф. 42. Оп. 6. Д. 147.
23. ГАКК. Ф. П-64. Оп. 5. Д. 110.
24. ЕЕВ. 1917. № 4.
25. Соболев Х. [П.] Против «церковного» большевизма // ЕЕВ. 1918. № 14–15.
26. Распоряжения Епархиального начальства // ЕЕВ. 1919. № 9–10. Разд. оф.
27. Шекшеев А. П. Служители православной церкви на Енисее, репрессированные за веру. Опыт создания мартиролога // XV Красноярские краевые образовательные Рождественские чтения. Красноярск, 2015. — С. 366–415.
Революция 1917 года: 100 лет спустя. Взгляд из Сибири. Материалы Сибирского исторического форума. Красноярск, 25–26 октября 2017 г. — Красноярск: ООО «Лаборатория развития». С. 125-129.
Шушканова Е. А.
ЕНИСЕЙСКОЕ ДУХОВЕНСТВО В РЕВОЛЮЦИИ 1917 ГОДА
В последние годы в отечественной историографии идет переоценка ранее господствовавшей концепции Февральской революции в России как в первую очередь следствия конфликта власти и простого народа. На самом деле зачинщиками революции были не только рабочие и крестьяне, испытывавшие наибольшие лишения в военную годину. Обнаружилось, что круг тех, кто сознательно или невольно разжигал пламя революции, был широким и социально разнородным. Выяснилось также, что в стороне от революционной ситуации не отстояло и православное духовенство. И хотя в последние годы вышло немало работ, посвященных проблеме «церковь и революция», она еще далека от ясного понимания.
Долгое время отечественная историография оперировала положением о том, что духовенство в России было противником революции, являясь надежным и последовательным оплотом монархии. Поэтому восторженная реакция на свержение романовской династии в феврале 1917 года со стороны большинства населения (рабочих, крестьян, солдат, офицеров и генералов, предпринимателей, интеллигенции и пр.) воспринималась как разрыв в умонастроениях между церковными пастырями и мирянами, как резкое размежевание их в отношении к революции. На самом же деле реакция на низвержение самодержавия в общественной среде России (включая духовенство) была примерно одинаковой.
В Красноярске 25 февраля 1917 года состоялись шествия в поддержку революции с участием войск. Многотысячная толпа (по разным данным, на улицу вышло от 30 до 40 тысяч человек) под звуки оркестров и крики ура несла красные знамена и плакаты. Что касается красноярского духовенства и его иерархов, то их реакция на события была следующей. Епископ Енисейский и Красноярский Никон (в миру Н. Н. Бессонов) в первые дни революции вступил в партию кадетов и, выступая на городском собрании партии, ясно выразил свое отношение к происходящему: «Наши многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II со своею супругою, так унизили, так посрамили, опозорили монархию, что о монархе, даже конституционном, у нас и речи быть не может…» [4, № 1, с. 20].
Епархиальная пресса отреагировала на события в Петрограде соответственно. Очередной номер журнала «Енисейская церковная нива» начинался статьей епископа Никона с примечательным заголовком: «Промысел Божий в текущих исторических событиях». В ней он давал оценку случившемуся в России как проявлению Божией воли, как справедливому наказанию преступной власти. О промыслительности случившегося он, в частности, судил по мгновенности и спокойствию произошедшей смены власти в России, в отличие, например, от французской революции, которая залила страну кровью. Далее в номере следовала его же, Никона, статья «Не отдадим немцам и одной пяди Русской земли», в которой звучал призыв продолжить войну до победного конца: «Больше, нежели когда-либо, — теперь, после низложения изменников и старого строя, все нам надо делать на оборону от дерзкого врага». Заканчивал он свое обращение стихами А. С. Пушкина: «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена!» [4, № 3, с. 7].
Поддержка революционных сил в стране исходила не только от епархиального начальства, но разделялась рядовым духовенством. 5 марта 1917 года Никон собрал совещание из городских священнослужителей для обсуждения ситуации в стране и определения к ней отношения духовенства. Обсудив события в Петрограде, собрание приняло решение отправить от имени владыки приветственную телеграмму главе нового правительства со следующим текстом: «Счастлив заявить, что красноярское городское /143/ духовенство, все служащие духовно-учебных заведений и епархиальных учреждений единогласно приветствуют новое правительство и готовы всемерно помогать ему. Не имею возможности созвать съезд епархиального духовенства, но глубоко уверен, что и оно, как один человек, будет поддерживать настоящее правительство, которое, верим, даст Отечеству нашему победу над врагом и внутреннее процветание. С нами Бог!» [4, № 3, с. 13–14].
То, что в целом положительное отношение к революции разделялось рядовыми священнослужителями, действительно подтвердил съезд духовенства и мирян, состоявшийся в апреле 1917 года, на котором были представлены делегаты от 28 благочиний. Съезд выразил недоверие Никону, который вскоре навсегда покинул Красноярск. Но отношение к монархии у съезда не изменилось, о чем можно судить по примечательной резолюции, связанной с празднованием 300-летия дома Романовых, состоявшимся еще в довоенном 1913 году. Тогда все лица, состоявшие на службе 21 февраля 1913 года в качестве священников монашествующего и белого духовенства, получили на память от царствующей династии кресты. Съезд, по сути, отрекался от этого подарка, постановляя: «Разъяснить духовенству епархии, что белый серебряный крест не есть знак памяти дома Романовых, а отличительный знак степени священства, а ношение его следует предоставить каждому священнику на его личное усмотрение» [2].
Кстати, даже В. И. Ленин признавал за духовенством увлечение революционными идеями. Он писал еще в 1905 году, что «как ни забито, как ни темно было русское православное духовенство, даже его пробудил теперь гром падения старого, средневекового порядка на Руси. Даже оно примыкает к требованию свободы, протестует против казенщины и чиновнического произвола, против полицейского сыска, навязанного «служителям Бога» [6].
Таким образом, распространенное мнение, что революционное движение в России существовало вне церкви, в глубокой оппозиции к православному мировоззрению, что оно вылилось из неких общественных глубин, отрицая и уничтожая христианское миропонимание, не соответствует историческим фактам. Внутри духовенства, в том числе в его высокообразованной части, революционные идеи вполне уживались с православным сознанием. Как можно объяснить этот феномен, тем более что основы социальной концепции Русской православной церкви, казалось бы, не предполагали поддержку революционного выступления, тем более против монархии?
Сразу заметим, что факторы радикализации значительной части духовенства были не только многообразны, но имели синергетическую природу, т. е. взаимодействовали и взаимодополняли друг друга, создавая некий кумулятивный эффект.
Во-первых, шел процесс разложения духовного сословия. Еще в конце XVIII века замкнутость духовенства была намного выше, чем в других профессионально-сословных группах. Главным признаком сословности является наследственный статус в обществе и профессия. Что и наблюдалось в среде духовенства: после смерти священников их место переходило к детям, обычно к старшему сыну, которого отец заблаговременно готовил к служению. Из девяти дореволюционных епископов Енисейской епархии со времени ее основания в 1861 году абсолютно все были детьми священников. Однако во второй половине XIX века сословность духовенства стала размываться, а социальная мобильность возрастать. Соответственно, в среде духовенства неуклонно росло число людей, не связывающих свое будущее со священнослужением, хотя они и обучались в духовных семинариях (для детей рядового священства поступление в семинарию было фактически единственным способом получения образования).
Прежнее корпоративное единство духовенства падало. Кроме того, еще В. О. Ключевский обращал внимание на то, что уравнение сословий вело к торжеству свободы. Это хорошо заметно на примере духовных семинарий, в которых к началу ХХ века наблюдались кризисные явления. К примеру, в духовных учебных заведениях Российской империи получило распространение так называемое протестное движение. Протесты семинаристов проявлялись в различных формах: от чтения воспитанниками запрещенной литера-/144/-туры до прямых бунтов против начальства и даже терактов. Не обошло это движение и красноярскую семинарию, где в 1903 году случился бунт старших воспитанников [10]. Причем совершенно очевидно, что протестное движение в семинариях было не только бунтом против учебных властей, но и выступлением против веры.
Во-вторых, на отношение духовенства к власти оказывало влияние его материальное положение. Имущественный уровень духовенства, особенно в провинции и особенно сельского, был низким. Как явствует из разных источников, прихожане сокращали церковные пожертвования и траты на требы, что особенно стало особо ощутимым после революции 1905 года. Основной статьей бюджета служителей церкви оставалось казенное жалование. Но его распределение было очень неравномерным. Высокие оклады священников присутствовали в западных губерниях (Рижской, Варшавской) — до 1 500 рублей в год, пониже в Финляндской и Якутской, Благовещенской, Владивостокской (600 рублей), в остальных же — 300 рублей [1, с. 184]. Известное столичное издание «Церковно-общественный вестник» в 1880 году прямо указывало, что ни в одном общественном учреждении России нет такой подоходной лестницы, какая существует у духовенства. «А ведь все священники получили за немногим исключением одинаковое образование», — указывалось в статье. И далее: «Говорят про раскол, что он все более и более усиливается. Да как же ему не усиливаться?» [9]. И он рос. Причем высшие власти часто старались не замечать материальные трудности рядовых служителей. Например, в Енисейской епархии накануне революции 1917 года развернулась дискуссия о причинах охлаждения прихожан к вере. Ректор Красноярской духовной семинарии архимандрит Кирилл констатировал: «Пастырство не только не пользуется авторитетом среди народа, но этот самый народ почему-то враждебен пастырям… Священник, находясь в толпе, всегда может ожидать, что его оскорбят, бросят ему в лицо какую-либо грубую шутку, презрительную фразу, плевок» [3, 1916, № 7, с. 32]. Некоторые священники тогда прямо указывали, что причина — бедность духовенства. Например, о. Петр Скрынченко в своей статье по этому поводу написал: «Скажите, други-сопастыри, не ловили ли вы себя в момент совершения какой-либо требы на мысли: «А сколько он даст?» Вот за это нас презирают, и только ленивый не лягнет попа» [3, 1916, № 13, с. 17]. На это епископ Никон тоже вполне резонно замечал, что следует следовать словам Иоанна Златоуста и иметь не богатство, а любовь ко Христу. Но проблема-то оставалась.
В-третьих, проблема существовала в рамках скрытого и долгое время неявного недовольства правящим режимом в священнической среде. Ведь в синодальный период роль и влияние Русской православной церкви упало. Как справедливо указывал исследователь А. Николин, «реформой Петра I в стране был создан новый порядок общественной жизни: во главу всего была поставлена уже не вера, не церковь, а государство, как организм, якобы вмещающий в себя всю полноту человеческой жизни» [7, с. 138]. Одним из последствий этого была бюрократизация церковной жизни, утрата духовной свободы, доминирование внешней обрядности. В тех же семинариях распространились строгое ученичество и зубрежка, а чиновники Российской империи должны были хотя бы раз в год причаститься и принести об этом справку. Когда известный православный философ И. А. Ильин размышлял о причинах нигилизма духовенства, он указывал, что вера истинная «у русских особенно она может быть только свободной, расцветая в спонтанном сердечном созерцании, иначе она улетучивается; душа сжимается в сопротивлении и протесте, она издевается и глумится — и вот вам нигилизм» [5, с. 55]. Не случайно слишком многие российские революционеры вышли из среды семинаристов.
В годы первой русской революции духовенство внезапно оказалось вовлеченным в политическую жизнь. Идя на риск созыва парламента в России, самодержавная власть рассчитывала на верноподданность или по крайней мере лояльность крестьянства, а потому на основе принятого закона о выборах аграрии заняли в Думе около 40 % депутатских мест. Но крестьянские депутаты не оправдали надежд власти. С одной стороны, они оказались настроены крайне революционно, с другой — не вполне конструктивно: немалую часть крестьян привлекли в парламент в первую очередь так называемые диеты — выгодные оклады содержания. Поэтому в III Думе, /145/ действовавшей по новому избирательному закону, представительство от крестьян сокращалось в два раза. Теперь в земледельческую курию активно делегировалось духовенство, и на съездах мелких землевладельцев представительство церковнослужителей стало весьма и весьма значительным.
Так, енисейский архиерей Никон был депутатом III Государственной думы. Он состоял в правой фракции, из 65 депутатов которой около трети были священниками. Фракция была проправительственной, чего, впрочем, нельзя было сказать о ее депутате Никоне (Бессонове), который достаточно резко и часто справедливо критиковал власть. Так что отсутствие стопроцентной лояльности духовенства по отношению к власти проявилось задолго до 1917 года. Хотя в годы первой русской революции оно было неявным: в думской работе духовенство поддерживало власть, хотя это в значительной степени было результатом внутренней церковной дисциплины и нежелания выступать против синодальных властей. Но такая позиция существовала лишь до поры до времени.
Поддержка большинства православного духовенства Февральской революции — это очень важный факт в понимании природы данного события. Сегодня в исторической и публицистической литературе можно встретить новое клише в понимании Февраля с точностью до наоборот большевистскому: там царь был неправ, а народ прав, теперь народ — заблудшая овца, оторвавшаяся от своего безгрешного пастыря. На самом деле не следует игнорировать то, с каким единодушием общество хотело перемен. Несколько более глубокую оценочную позицию произошедшей в 1917 году социальной катастрофы мы находим у известного философа и культуролога Г. С. Померанца: «Гроза войны 1914–1918 годов и другие грозы разразились не из-за выстрела Гаврилы Принципа, не из-за соперничества держав и не из-за производительных сил, а потому что над Европой нависло темное духовное облако, накопленное, видимо, мирным и благополучным буржуазным веком. Черные молнии обрушились из туч, созданных дыханием Гобсеков, Домби, мертвых душ, фаршированных голов. А когда начинаются разряды, они находят себе проводников, медиумов, свои человекоорудия
<…> Главное ведь не детали, не механизм, а то, что темное облако, из которого на нас сыплются молнии, создали мы сами. Наше дыхание творит атмосферу, в которой начинаются события. И решительный выход из цепи катастроф — изменить свое дыхание, очистить его» [8, с. 170]. И ведь как актуально это звучит спустя 100 лет после Февральской революции!
Источники и литература:
1. Всеподданнейший отчет обер-прокурора Свят. Синода в ведомстве православного исповедания за 1911–1912 годы. Санкт-Петербург. 1913.
2. Государственный архив Красноярского края (ГАКК). Ф. 656. Оп. 1. Д. 1. Л. 7.
3. Енисейские епархиальные ведомости. Красноярск.
4. Енисейская церковная нива. Красноярск. 1917.
5. Ильин И. А. Сущность и своеобразие русской культуры // И. А. Ильин. М., 2007.
6. Ленин В. И. Социализм и религия // В. И. Ленин. Полное собрание сочинений. Изд. 5. Т. 12. С. 144.
7. Николин А. Церковь и государство (история правовых отношений) // А. Николин. Издание Сретенского монастыря. 1997. С. 138.
8. Померанц Г. С. Выход из транса // Г. С. Померанц. М., 2010.
9. Церковно-общественный вестник. Санкт-Петербург. 1880. № 79. С. 4.
10. Шушканова Е. А. О волнениях в Красноярской духовной семинарии накануне русской революции // XIV Красноярские краевые Рождественские образовательные чтения. Научно-практическая конференция с международным участием. Красноярск. 2014. С. 132–136.
Революция 1917 года: 100 лет спустя. Взгляд из Сибири. Материалы Сибирского исторического форума. Красноярск, 25–26 октября 2017 г. — Красноярск: ООО «Лаборатория развития». С. 143-146.