Конец генерала Л. Г. Корнилова
Мы печатаем ниже выдержки из газ. "Иртыш", органа сибирского казачества, из интересных воспоминаний соратника Корнилова, поруч. Дольского [на самом деле Долинского], на глазах которого генерал был убит.
После страшно трудного похода, почти с тысячей раненых на руках, без припасов и снарядов, отряд ген. Корнилова, мечтавший отдохнуть у черкесов, занял, наконец, ст. Рязанскую, вслед за которой начинается полоса черкесских аулов.
Здесь новое разочарование. Большевики нас опередили. Аулы разграблены, сотни черкесов расстреляны, остальные или разбежались, или терроризированы. Пополнения опять нет, а число раненых уже превысило 800...
В это время стали поступать сведения, что станицы Черноморского отдела настроены дружественно к нам и, при появлении реальной силы, немедленно восстанут. Командующий решил идти в Черноморье и, мобилизовав казаков, атакоать Екатеринодар с запада. После ряда упорных кровавых боев, армия вышла на берег Кубани и вечером 27 марта начала переправу. Станица Елизаветинская, где сосредоточилась армия, встретила корниловцев, как избавителей.
После краткого отдыха и после получения некоторых подкреплений, решена была атака на Екатеринодар.
Для атаки Екатеринодара сначала решено было выждать конца переправы. Переправа совершалась одним паромом, ширина же Кубани в этом месте даже несколько превышает ширину Иртыша близ Омска. Состав армии исчислен в это в следующих цифрах: пехоты 4500 чел., конницы 2000 всадников, 14 орудий с зарядными ящикам и более 1800 повозок обоза. Ранее троих суток переправа не могла быть закончена, а надо было спешить, пока большевики не разгадали наш маневр. Вследствие этого первоначальное решение было изменено и атака была назначена на 20 число второй бригадой, основную часть которой составлял Корниловский полк под командой подполковника генерального штаба Неженцева. Атака была очень удачна, большевики были сбиты с двух линий, прижаты к окраине города, но по приказу командующего доблестные корниловцы прекратили дальнейшее продвижение.
Вторая бригада еще не переправилась, а атаковать лишь одной бригадой, не имея резервов, было рисковано. В это время наша кавалерийская бригада вышла в тыл большевикам и перерезала две линии железных дорог но также не развила свой успех. Но, как мы узнали впоследствии, в эту ночь прибыло к большевикам помимо других пополнений несколько тысяч матросов из Новороссийска, отлично вооруженных. Кроме того, они имели в своем распоряжении 4 бронированных поезда.
Штурм возобновился утром 29 марта. Дни 29 и 30 марта были днями упорнейших, кровавых боев. Большевики развили огонь не менее, как из сорока орудий, совершенно не жалея снарядов. В уличном же бою они оказались значительно более стойкими, чем в полевом. Приходилось выбивать их из каждого дома и нести чувствительные потери. Но уже к вечеру 30 марта победа стала клониться на нашу сторону. Все опорные пункты были захвачены; было уже занято несколько кварталов и бой сосредоточился у вокзала, последнего важного пункта, падение которого обозначило бы взятие города.
29 марта армия понесли большую утрату. Пулей в грудь, во время атаки, был убит храбрейший из храбрых - командир Корниловского полка, подполковник Неженцев. На Лавра Георгиевича эта смерть произвела очень тяжелое впечатление. Когда я доложил, что труп полковника принесен к штабу, он молча стал и вышел. В нескольких шагах от фермы (штаб был расположен верстах в двух от города на сельскохозяйственной ферме), среди группы берез лежало тело, прикрытое знаменем, рядом стоял караул. Когда я приподнял знамя и открыл столь знакомое лицо и черкеску, залитую кровью, я увидел впервые слезы на глазах генерала. Долго молча стоял он над трупом дорогого ему человека. "Храбрый и погиб храбрым. Иначе и быть не могло", - сказал он, возвращаясь в штаб. Кто мог думать, что через сутки и его ждет тот же удел.
Решительный удар был назначен в ночь с 31 марта на 1 апр., т. к. к этому времени должны были подтянуться вновь сформированные казачьи отряды. Но судьба судила иное. Около 6 часов утра 31 марта, случайный снаряд пробил стену комнаты командующего и разорвался внутри. В момент взрыва генерал пил чай и одновременно изучал карту Кубани. Я был от него шагах в четырех. Силой взрыва я был контужен и выброшен из комнаты.
Когда меня вызвали за дверь, я увидел генерала лежащим на носилках, окровавленным, но еще дышащим. У него была сломлена выше колена нога и сильнейшая контузия всего тела. Через пять-шесть минут Л.Г. Корнилов, не приходя в сознание, скончался.
"Ф. К.".
Ф.Н.
Русская речь. №14. 19 октября 1918 г.
Бердичевское дело
(Материалы по делу об аресте и переводе в гор. Быхов ген. Деникина)
От автора.
Ввиду неправильного освещения со стороны некоторых лиц моей [...] деятельности на фронте, я принужден опубликовать часть исторического материала раньше того времени, чем имелось желание
Арест генерала Деникина
После выступления генерала Корнилова и его исторического обращения к армии, Главнокомандующий западным фронтом генерал-лейт. Деникин и чины его штаба, как присоединившиеся к этому движению, были арестованы и помещены в офицерском отделении Бердичевской гауптвахты. Арест произвели члены комитета юго-западного фронта. [...] члены комиссариата фронта в эти дни не были в Бердичеве. Комиссар Иорданский находился в ставке Верховного Главнокомандующего, а его помощники, первый - я и второй, Костицын, а также начальник общего отдела военный юрист полдполк. Шестоперов (?) были в особой армии, где разбирали дело об убийстве солдатами Сосновского полка комиссара особой армии Гиршфельда. Оставшийся замещать нас полковник Аса[...], начальник 2-го отдела комиссариата, сильно растерялся, не имя ни кого руководящих данных и поэтому передал инициативу фронтовому комитету, деятельность которого при комиссаре В.В. Савинкове была сведена почти на нет, но при комиссаре Иорданском опять начала развиваться в ущерб значению штаба Главнокомандующего и отчасти комиссариата.
В дальнейшем, производство дознания и проведение дела [...] перешло в ведение чрезвычайной следственной комиссии, возглавляемой юристом Шибловским. Примирительная комиссия, организованная в г. Бердичеве, в состав которой входили, помимо чинов комиссариата и фронтового комитета, также военные юристы во главе с прокурором генерал-лейтенантом Б[...], собрала весь материала и передала его чрезвычайной следственной комиссии, с указанием на причастность бердичевского дела по делу "Корниловскому".
Чрезвычайная следственная комиссия
Чрезвычайная следственная комиссия потребовала от комиссара Иорданского, чтобы он перевел арестованных генералов в г. Старый Быхов (Могилевская губ.), где находились под арестом ген. Корнилов и другие с ним арестованные. Перевод этот был вызван опасением, что в Бердичеве суд над арестованными закончится самосудом солдатской толпы - опасение весьма основательное и заставившее часть московской и петроградской прессы повести ожесточенный поход против комиссара Иорданского и военного прокурора ген.-лей. Батог, которым приписывали [...] желание судить генералов в Бердичеве.
Комиссар Иорданский вначале предложение о переводе отклонил, ссылаясь на еще не улегшуюся возбужденность солдат. При этом переводе комиссар не исключил возможности бунта, который мог бы закончиться самосудом над генералами и разгромом ставки юго-западного фронта, находившейся в г. Бердичеве. Для поддержания своего мнения комиссар Иорданский выехал в г. Могилев в Ставку Верховного Главнокомандующего.
Результатом этой поездки было прибытие чрезвычайной следственной комиссии в полном составе в г. Бердичев. При посещении комиссией арестованных на гауптвахте, солдаты гарнизона, всюду имевшие своих шпионов, тотчас же большой толпой окружили здание гауптвахты, арестовали членов комиссии и потребовали от них объяснения, зачем они приехали, скоро ли будут судить генералов, удивлялись, почему их до сих пор не судят, и, напирая на Шабловского, кричали, что генералов они не выпустят, а сами их рано или поздно прикончат.
Комиссар Иорданский, извещенный по телефону, приехал вслед, внес успокоение в разбушевавшуюся толпу солдат, освободил членов комиссии и с большим трудом вывез их с гауптвахты.
Комиссия решила, что арестованных вывозить еще нельзя и уехала из Бердичева. Впоследствии комиссару Иорданскому поставили в вину его отсутствие на гауптвахте при ее посещении членами следственной комиссии, но комиссар Иорданский не поехал туда по желанию Шаблонского, который хотел без лишних свидетелей опросить арестованных.
Освобождение части арестованных
Подобная обстановка создала весьма тревожное настроение. Солдаты гарнизона все время наблюдали за гауптвахтой, караулы в которой несли юнкера Житомирской школы прапорщиков.
Между тем военный прокурор ген.-лейт. Батог освободил содержавшихся на гауптвахте ген. Паского, ген. Сергиевского и ротмистра кн. Крапоткина из-под ареста, как не причастных к Барнаульскому делу. Необходимо было их вывеси, а контрразведка доносила, что солдаты гарнизона, особенно автомобильная рота, могут не позволить освободить вышеназванных лиц.
Все же помощник комиссара Костицын поехал поздно вечером на гауптвахту и вывез арестованных на своем автомобиле, причем мы держали на случай нападения наготове четыре броневика, броневых отрядов кап. Хихаль-Бека и кап. Богданова, преданных нам и согласных идти в бой против любой толпы.
Нападения, однако, не произошло, солдаты случайно прозевали, а ночью освобожденные поехали в г. Житомир.
Подготовка к переводу арестованных
Через несколько дней пришло второе приказание от чрезвычайной следственной комиссии, о переводе арестованных в г. Быхов.
По просьбе комиссара Иорданского, находившегося по делам в ставке Верховного Главнокомандующего, центральный исполнительный комитет совета рабочих и солдатских депутатов прислал из Петрограда для большей убедительности подтверждение о необходимости перевода генералов в гор. Быхов.
В Бердичеве в это время комиссара Иорданского замещал второй его помощник [...]. Что касается меня, то я никакого отношения ни к аресту ген. Деникина, ни к следствию над ним не имел, так как все время разъезжал по фронту и занимался весьма тяжелым и неблагодарным делом усмирения взбунтовавшихся полков, за что получил нелестную кличку палача и перенес четыре покушения. Вообще за 8 месяцев службы на фронте в должности комиссара и помощника я не арестовал ни одного офицера, а однажды даже не исполнил приказ Керенского об аресте пом. командира 4 финляндского полка полк. Бахтина. Я всегда был убежденным сторонником В.В. Савинкова, который всю свою деятельность на фронте посвятил на поднятие престижа офицерского состава армии и на ликвидацию вредной деятельности комитетов.
Вр. и д. комиссара Костицын согласно предписания сделал распоряжение о переводе арестованных в г. Быхов и часть подготовительных работ возложил на начальника гарнизона полк. Листова.
Мероприятия со стороны фронтового комитета
Фронтовой комитет получил от Центрального Комитета копию телеграммы о переводе генералов и в свою очередь начал готовиться к их переводу. А так как комитет более всего боялся, что его авторитет в глазах бердичевского гарнизона будет поколеблен, если перевод генералов состоится без их на то ведома, то они предприняли ряд мер с целью и себя реабилитировать и охранить генералов от возможных эксцессов.
Эти-то меры едва не стали роковыми для ген. Деникина и его помощников.
Утром, в день перевода, члены Исполнительного Комитета юго-западного фронта ("искомитюз") собрали представителей весьма многочисленных частей гарнизона и объявили им, что арестованные генералы, согласно воле высших демократических учреждений государства, должны быть переведены в г. Быхов для суда, и что эту волю необходимо выполнить и подчиниться такому приказу.
Представители гарнизона, частью согласившись с подобным предложением, частью нет, передали делегировавшим их частям каждый в своей обработке известие о предстоящем переводе генералам. В результате получился ряд митингов, в большей части которых было постановлено генералов не выпускать, судить их на месте своим солдатским судом, а в случае сопротивления со стороны караула пустить в ход оружие.
К четырем часам дня на плацу около гауптвахты собралась многочисленная толпа, вооруженная отчасти винтовками и ручными бомбами. Образовался большой летучий митинг, на котором ряд демагогов призывал солдат к избиению генералов и всех тех, кто станет на их защиту.
К этому времени приехали на гауптвахту вр. и. о. комиссара Костицын, нач. гарнизона полк. Листов, ведавший отправкой арестованных, и члены фронтового комитета.
План перевозки генералов был следующий:
В пятом часу дня генералов на автомобилях должны были доставить к экстренному поезду, стоящему на путях в полуверсте от станции. Охрана из юнкеров должна была ехать в третьем классе, арестованные во втором.
Поезд был сквозной и не имел остановок ни на одной из крупных станций. Члены комитета фронта должны были сопровождать арестованных до Быхова.
Перехожу теперь к описанию событий. свидетелем и участником которых я был.
Волнения в гарнизоне
В шестом часу вечера 28 сентября я приехал в г. Бердичев, где усмирял пехотный запасный полк, произведший еврейский погром. В комиссариате никого не было, за исключением дежурного писаря, который сообщил мне, что все чины комиссариата выехали на гауптвахту для перевозки арестованных генералов.
Спустя некоторое время, в комиссариат приехал взволнованный начальник 1-го Отделения подполковник Шестоперов и, увидя меня, заявил, что гауптвахта окружена многотысячной толпой, Костицына и членов комиссариата не слушают, а караул юнкеров в количестве 36 человек при одном пулемете вряд ли сможет удержать толпу, если она хлынет в помещение гауптвахты.
Я тотчас же сел в автомобиль и поехал с подполковником Шестоперовым на Лысую гору, где была расположена гауптвахта (предместье Бердичева, в 1/2 вер. от города).
По дороге я заехал в броневой взвод кап. Богданова (кап. Халиль-Бек уехал уже к этому времени со своим взводом) и приказал броневикам немедленно снарядить две машины и выехать на Лысую гору. Броневики бросились исполнять приказание, а я, не дожидаясь их, проехал к гауптвахту.
Вокруг гауптвахты буквально кипело море человеческих голов. Иногда слышались бурные крики - это толпа требовала самосуда.
С большим трудом, оставив автомобиль, я пробился к крыльцу гауптвахты, где нашел совершенно охрипших и выбившихся из сил пом. комиссара Костицына, подпоручика Громыко, делопроизводителя комиссариата и хорошего оратора, и председателя фронтового комитета солдата Дашевского. В караульном помещении находился взволнованный полк. Листов, а также в полной боевой готовности 36 юнкеров во главе со спокойным и хладнокровным начальником, штабс-капитаном, фамилию которого сейчас не вспомню. Арестованные были размещены по камерам, уже одеты и готовые к отъезду.
Костицын заявил мне, что когда он приехал с тремя автомобилями, чтобы везти генералов, то толпа окружила автомобили и потребовала, чтобы генералов вели пешком на станцию. Костицын отказался наотрез и заявил, что распоряжается один только он и поэтому никто не может давать ему указаний. Тогда солдаты схватили автомобили, заставили шофферов отвести их в сторону и начали угрожать самому Костицыну. Уговоры со стороны подпор. Громыко, Дашевского, подполк. Шестоперова и других были напрасны. Солдаты требовали вывода арестованных, грозя в противном случае разнести гауптвахту. В результате всего Костицын сильно устал и разнервничался и поручил дальнейшее ведение всего дела мне.
Дальнейшие распоряжения
Мое первое решение было остаться с арестованными и караулом в помещении гауптвахты и переждать, пока толпа разойдется по казармам. Если же солдаты бросятся в помещения, то мы с штабс-капитаном, начальником караула, решили принять бой, хотя были в крайне тяжелом положении, так как единственный пулемет оказался неисправным, караул был весьма малочисленен, а на стороне толпы [...] гранат, которые она могла бросать в окно, находилось еще два орудия, прислуга которых также бушевала около гауптвахты.
Толпа между тем, узнав, что я также приехал, захотела узнать, что я скажу по поводу ее требований. Я вышел на крыльцо и подобно Костицыну заявил, что не могу согласиться на перевод генералов пешком, так как их по дороге отобьют от караула и растерзают, поэтому мы или поедем на автомобилях или отложим отъезд до следующего раза.
В заключение я начал убеждать их мирно разойтись, но мои уговоры были напрасны. Вся толпа была как бы насыщена желанием самосуда и не слушала никого, кто взывал к ее благоразумию.
Я вошел в помещение. Ряд взволнованных лиц начал осаждать меня с просьбой о переводе генералов пешком, указывая на растущее недовольство толпы. Какой-то растерзанный [так в тексте] поручик, военный летчик, судя по погонам, волновался больше всех, ручался за толпу, что она будет вести себя смирно и пугал собравшихся в караульном помещении артиллерией, которую будто бы уже навели на гауптвахту. Члены комитета, пользуясь наступающей темнотой, незаметно распылились и в помещение гауптвахты остались только чины комиссариата, начальник гарнизона и караул.
За стеной толпа бушевала все больше, и больше, и больше. Часть солдат побежала вооружаться. Ясно было, что с наступлением темноты они залягут в окружающих камазках и будут обстреливать гауптвахту, выдержать осаду в которой было бы весьма трудно.
К тому же броневики не шли на помощь, хотя я послал за ними, торопя их прибыть.
В это время мне случайно кто-то сообщил, что в соседних казармах стоят две роты юнкеров. Я тотчас же выскользнул из гауптвахты и пробежал к этой казарме.
Действительно, по фронту здания были выстроены в полном порядке две роты юнкеров, начальник которых не знал, что ему предпринять. Я потребовал от него, чтобы он немедленно шел к гауптвахте и поступил бы в мое распоряжение для охраны арестованных. Капитан, командующий ротой, весьма рыхлый человек, попросил некоторого количества времени, чтобы собраться, а также выделить караул для замены уходящего. Я в свою очередь попросил его поторопиться, а сам бросился обратно.
В помещении гауптвахты я застал еще большее волнение. С наступающей темнотой нервное напряжение достигло своего предела. Толпа увеличивалась с каждым часом, и выжиданию с ее стороны наступил конец.
Наскоро с начальником караула мы обсудили дальнейший план действий. Решено было генералов вывести, окружить их двумя ротами юнкеров и провести пешком, так как об автомобилях не приходилось и думать, по которым разъяренная толпа открыла бы убийственную стрельбу при первой же попытке проехать.
Мы начали готовиться к выполнению этого плана. Пока осведомляли арестованных и собирали их вместе, я вышел к толпе и объявил, что арестованных сейчас поведут пешком на вокзал. Толпа встретила это заявление криком "ура". Воспользовавшись [...] потребовал, чтобы солдаты образовали широкий проход и, желая заручиться психологией массы, взял с солдат честное солдатское слово, что они будут вести себя спокойно и прилично, как надлежит свободным гражданам. Солдаты весьма серьезно отнеслись к этому предложению и почти все подняли руку к подтверждению того слова, которое дали.
Роты юнкеров между тем не шли. Толпа, смолкнувшая и образовавшая проход, начала опять волноваться. Особенно выделялся в первом ряду какой-то армянин, раненый поручиком чешских войск Клецанда, тоже находившимся под арестом на гауптвахте. Этот раненый весьма демонстративно держал напоказ всем свою забинтованную руку и требовал возмездия. С большим трудом мне удалось уговорить его уйти и не возбуждать толпу.
Начало крестного пути
Наконец, справа от меня со стороны казарм тускло заблестели штыки идущих на соединение юнкеров. Я распорядился, чтобы арестованных начали выводить. Все арестованные к этому времени собрались в караульном помещении гауптвахты.
Их было семь человек: Главнокомандующий юго-западным фронтом, ген.-лейт. Деникин, нач. штаба фронта ген. лейт. Марков, командующий Особой армией ген. от кавал. Эрдели, командующий 1-й армией ген. лейт. Панковский, ген.-кварт. фронта ген. лейт. Орлов, начальник снабжения ген. лей. Эльстнер и поручик Клецанда.
Перед выходом из помещения все они подали друг другу руки, простились и, сохраняя полное спокойствие, встали карэ, образованное юнкерским караулом.
При выходе их на плац толпа замера и молча смотрела на наши распоряжения... И тут мы с ужасом увидели, что пришли не роты юнкеров, как ожидали, а явился только сменный караул несколько человек, который был отряжен для охраны гауптвахты.
Что было делать? Назад двигаться было нельзя. Толпа бы нас смяла, при первой же попытке уйти в помещение. Нужно было идти вперед.
Я попросил Костицына сопровождать арестованных, расставил по краям караула своих агитаторов, а сам бросился за юнкерами в казарму.
Шествие тронулось. Толпа окружила караул и пошла, наваливаясь на маленькую группу людей, охраняющих арестованных. Совсем уж стемнело и в толпе то и дело начали вспыхивать насмешливые замечания по адресу генералов. К тому же из темноты кто-то выстрелил по направлению к толпе, которая еще больше загудела и заволновалась.
Члены комиссариата и часть офицерства шли в толпе и все время напоминали ей о солдатском слове, что немного сдерживало солдат. Я, пройдя несколько шагов с арестованными, бросился бегом к казармам, но юнкеров там не нашел. Кто-то их темноты крикнул мне, что юнкера уже ушл. Тогда я отыскал свой автомобиль и поехал вслед шествию.
Идти до вокзала по прямой линии было около двух верст. Но когда я проехал довольно быстро почти до самого вокзала, я не нашел ни юнкеров, ни шествия. Мало знакомый с городом, я решил, что ошибся дорогой и проехал к коменданту станции, чтобы узнать, где находится экстренный поезд. Комендант ответил, что на путях, где стоял этот поезд, встали два эшелона, загородили его и поезд пришлось подать на станцию.
Такое перемещение еще больше осложнило положение. На станции было много мелкого народа, особенно дезертиров, падких до происшествия и производящих дебоши при всяком удобном случае. Я распорядился тогда, чтобы вызвали охранную роту, послал за эскадроном кавалергардского полка, стоявшего в вагонах на станции, и позвонил в комиссариат дежурному с просьбой выслать из броневого дивизиона броневую машину на площадь перед вокзалом. Покончив со всем этим, я поехал отыскивать шествие.
Продолжение пути
Недалеко от вокзала я услышал нестройный рев и увидел в огнях фонарей броневика громадную лавину, катившуюся по направлению ко мне. На автомобиле невозможно было проехать. Я приказал шоферу повернуть, а сам бросился в толпу.
Происходило что-то невероятное. Маленький отряд мужественных и стойких людей, сомкнув ряды, пробивал себе дорогу к станции. Вперед рука об руку шли помощник комиссара Костицын и начальник караула.
Когда начальник караула шел с обнаженной шашкой, толпа кричала ему, чтобы он спрятал ее и не грозился бы ей. Но стоило ему вложить ее в ножны, как те же крикуны требовали, чтобы он шел с обнаженным оружием по правилам. В воздухе мелькали палки и камни. Одним из камней генералу Орлову рассекли левый висок, генерала Ванковского схватили за руку и едва не выдернули из рядов юнкеров. А вокруг бесновались помимо солдат разные темные личности и огромное количество уличных мальчишек, оглушительно свиставших и оравших на разные лады. В воздухе все время висела крупная брань.
Сзади у последней шеренги юнкеров караула медленно полз броневой пулеметный автомобиль, рядом с которым сосредоточенно шагал капитал Богданов. Верхние фонари броневика были открыты и освещали группу арестованных и караул, что и спасло их, немного сдерживая колоссальную толпу.
В дальнейшем выяснилось, что я, отыскивая шествие, шел по той дороге, по которой должны были пройти арестованные. Но на соединение этой дороги с проспектом, в то время когда с горы спускалось шествие, развертывался сильно запоздавший броневик, закрывая кратчайшую дорогу. Толпа бросилась на проспект, увлекая своим течением караул, которому пришлось провести арестованных по всему городу. Часть толпы решила, что броневик нарочно загородил кратчайшую дорогу и приветствовала команду его криками "ура".
Беспокоясь за размещение частей на вокзале, я опять бегом побежал впереди шествия и на три минут раньше опередил его.
На вокзале я, не стесняясь в выражениях, загнал всю публику в зал I и II класса и запре ее там, освободив проход на платформу, где против выходных дверей а третьем пути стоял поезд. Часть кавалергардов, тогда еще честно исполнявших свою службу, я выстроил около вагонов, а сам бросился к выходным дверям на площадь.
На вокзале
Толпа в это время подошла и хотела закрыть двери, чтобы прижать к ним арестованных и разделаться с ними самосудом.
Но мы поняли это намерение и с помощью кулаков и прикладов не позволили запереть дверь. Часть юнкеров встала около меня, а мне пришлось руками держать дверь и пропускать и арестованных, и караул у себя под рукой. Вслед за последними вошедшими юнкерами мы захлопнули дверь и бегом бросились к вагонам. Толпа побежала в обход вокзала с двух сторон.
Если бы машинист экстренного поезда не струсил, мы бы благополучно успели бы уехать. Но тот страшно растерялся, соскочил с тендера и заявил, что он не поедет.
Пока я на него кричал и грозил ему за неимением револьвера кулаками, толпа успела окружить поезд. К лицу машиниста кто-то поднес ручную бомбу и обратил того в паническое бегство. Паровоз остался без машиниста.
Тогда какие-то специалисты отцепили паровоз и приказали кочегару уезжать. Тот исполнил приказание и угнал паровоз.
Мы опять очутились в критическом положении. Генералы успели сесть в вагоны второго класса, а караул в вагон третьего, но зато толпа вплотную окружала эти вагоны.
Начались опять уговоры и речь с нашей стороны. Охранная рота, в количестве 200 человек, вызванная для поддержания порядка, перешла на сторону бунтующей толпы, а человек 30 кавалергардов со своими карабинами мало что могли сделать. 2-х рот юнкеров все еще не было, а в довершение несчастия на первый путь подали санитарный поезд, из которого словно мухи на патоку начали скакать полуголые люди с воплями, что попили их кровушки и пора нам прикончить арестованных.
Разбушевавшаяся толпа начала уже переходить от слов к делу, схватила за грудь Костицына и едва его не растерзала и сильно помяла подпоручика Громыко, который самоотверженно говорил в самой толще толпы, уговаривая всех успокоиться.
Мы начали изнемогать. Оставалось только одно крайнее средство стрелять по толпе, и будь это в другом городе, я бы пошел на такую решительную меру, тем более, что уже не в первый раз мне приходилось ее применять. Но толпа могла с вокзала броситься в ставку Главнокомандующего и разнести все вдребезги, что отразилось бы губительно на ходе и без того плохо шедших военных операций. Поэтому мы решили уладить дело по возможности без кровопролития и повлиять на толпу другими мерами.
Опять пришлось говорить с толпой, которая выставила очередное требование везти генералов в арестантском вагоне. Такого на станции не было, но это соображение не останавливало толпу.
Юнкер Куриленко
В это время ко мне подошел юнкер Куриленко и заявил, что он бывший машинист и берется прицепить паровоз к вагонам. Я с радостью принял его предложение и отважный юнкер очень быстро подал паровоз почти к самым вагонам.
Часть юнкеров вместе со мной бросилась скреплять поезд, но толпа навалилась на нас и после довольно бурной рукопашной схватки, в результате которой на мне разодрали плащ, нас оттеснили от паровоза.
Кто-то крикнул - готово, трогай. Юнкер Куриленко решил, что команда с нашей стороны, дал полный ход и уехал один без вагонов.
Опять наступили томительные минуты переговоров. Толпа уже требовала, чтобы арестованных перевозили в товарных вагонах.
Юнкер Куриленко пробрался сквозь толпу ко мне и предложил прицепить к нашим вагонам с двумя товарными вагонами.
Эта попытка тоже не удалась, так как часть толпы, догадавшись, в чем дело, остановила паровоз с товарными вагонами шагах в сорока от наших осажденных вагонов и потребовала, чтобы генералов на их глазах переводили в товарные вагоны. При этом многие, не понижая голоса, высказывали уверенность, что тут-то они прикончат их самосудом.
Наступало самое критическое время. Мы согласились на перевод арестованных в товарные вагоны, чтобы выиграть время, но вывести генералов из вагона ясно было, что это равносильно отдаче их на самосуд. И вот тогда я опросил караул и убедился, что за все это время он не пал духом и будет стрелять по первому моему приказанию.
Я попросил кого-то из ораторов отвлечь внимание толпы, а сам решил вывести генералов с другой стороны вагонов и потихоньку, а если откроют, то и боем дойти по путям до Бердичева II и сесть на поезд. Я не знал, что в это время на перроне в полном порядке стоят уже давно прибывшие две роты юнкеров, командир которых не решался что-либо предпринять. Только поднявшись по ступенькам в вагон, я случайно увидел стройные шеренги и послал за ними.
С прибытием почти двухсот с лишком человек юнкеров, положение резко улучшилось. Юнкеров, которые сбились с дороги и шли на вокзал совсем не там, где шли мы я поставил двумя шеренгами, между которыми образовал проход, чтобы как можно быстрее провести арестованных.
На первую шеренгу толпа навалилась так, что она не могла шелохнуться, но вторая шеренга была готова к бою, если понадобится.
Я никогда не забуду той минуты, когда проходил сзади второй шеренги и говорил каждому юнкеру: "по первому моему приказанию, господин юнкер, извольте открыть действительный огонь по толпе", на что каждый из них, не поворачивая головы и не спуская пристального взора с бушевавшей огромной толпы, отвечал с полной готовностью: "Слушаюсь".
Мы открыли в товарных вагонах двери и приготовились к моменту перехода арестованных из классных вагонов в товарные. Генералы выходили из своего вагона с уверенностью, что идут на верную смерть. Мы их быстро провели среди толпы, причем при посадке их в вагоны часть солдат прорвала шеренгу юнкеров и почти смяла нас. Лично мне, стоявшему в вагоне и втаскивающему арестованных, так как лестницы не было, пришлось отмахиваться кулаками от наседающих озверевших людей, причем мы обменивались самыми неистовыми ругательствами и готовы были пустить в ход оружие.
Тяжелее всех пришлось бедному генералу Орлову, у которого одна рука была перебита и находилась в протезе, и которого с большим трудом удалось втащить в вагон. Но все же всем благополучно удалось сесть в вагоны, причем юнкера вскакивали прямо на ходу, так как Куриленко, боясь, что его опять отцепят, поспешил тронуть поезд. Едва мы тронулись, как з толпы грянуло несколько выстрелов.Стреляли по машинисту, чтобы остановить поезд. Пули попали в тендер. Но юнкер Куриленко встал на колени и, спрятавшись таким образом, продолжал вести поезд. Толпа сначала бросилась за нами, но потом отстала.
Окончание пути
В Житомире я потребовал батальоны юнкеров, пересадил всех в теплушки и лично повез арестованных в г. Быхов. Не желая нарушить слова, тем более, что я был окружен шпионами из гарнизона, под видом делегатов, ехавших вместе со мной, я принужден был оставить арестованных в теплушке, но зато сам не пересел в классовый вагон и ехал в одинаковых условиях с генералами.
В Быхове, несмотря на протесты делегатов, желавших во что бы то ни стало провести генералов пешком по городу, я вывел автомобили и доставил всех благополучно в гимназию, в которой под арестом содержался генерал Корнилов.
При моем прощании с арестованными я подчеркнул, что организация перевода из Бердичева в Быхов, хотя и была на ответственности комиссариата, но производилась теми людьми, которые не сообразили всей опасности момента (таковыми были начальник гарнизона и члены фронтового комитета).
Несомненно для меня было, что перевод нужно было сделать ночью и без всякого шума.
Заключение
Бывшие Бердичевские узники, ставшие уже быховскими, все до одного очень сердечно со мной простились, причем генералы Марков и Эрдели заявили мне благодарность от лица всех, хорошо сознавая, из какого тяжелого положения мы вышли.
Второму помощнику Костицыну они просили передать, теперь, когда они от него не зависели, свою благодарность на всегда чуткое и бережное отношение к ним и за заботу о них в эти тяжелые для них дни (Костицын всегда был убежден в полной их невинности и часто говорил мне, при моих приездах с фронта, что ужасно держать под арестом во время войны с Германией цвет русской армии).
В дальнейшем своей работе на Дону, в рядах Добровольческой армии, мне пришлось одно время непосредственно сноситься с генералом Алексеевым, которому меня рекомендовал ген. Деникин.
В Москве при конспиративной работе мне по роду своей деятельности приходилось работать рука об руку со многими офицерами, которые лично помнили меня по работе, когда я был комиссаром Вр. Правительства, имея только одну цель, будучи всегда националистом и государственником - защиту Родины. И мне думается, что мне не придется краснеть за свою прошлую деятельность, ибо я никогда не входил в компромиссы со своей совестью.
Н. Григорьев.
Военные ведомости. №44. 18 января 1919 г.
Деникин в воспоминаниях описывает все точно также, разве что проливает больше слез по симпатичным молоденьким юнкерам, а о Григорьеве говорит мало, как будто не он бегал вокруг, спасая ему жизнь.
А ведь если так подумать - сколько трудов и ради чего...