Должен отметить, что революционного восторга то известие в массах отнюдь не возбудило напротив, все как-то нахмурились.
Я сидел у редактора «Власти народа», Гуревича, еврея, когда нам подали телеграмму, что приговор екатеринбургского совета признан московскими властями правильным». Гуревич, побледнев, показал мне, что большинство подписей под этим документом еврейские.
Эта бумажка будет стоить евреям пятьдесят тысяч голов... — сказал он.
— Если не больше... — поправил я, знавший, что говорилось в последнее время по деревням, в голодных хвостах перед пустыми булочными, всюду.
А пресса буквально захлебывалась от восторга. И что было всего омерзительнее, так это то, что вчерашний хам, до исступления оравший ура», теперь до исступления поносил этого несчастного человека. И тут хамы интеллигентные соперничали в низости с хамами неинтеллигентными, и трудно сказать, кто был гаже. Каким заушениям не подвергались «Романовы», и все романовское в газетных статях, в митинговых речах, в специальных, наскоро состряпанных «историях». И впохыхах спускалось из виду даже обязательная в таком случае, казалось бы, революционная точка зрения на историю, сводящая значение в ней личности к нулю. Ведь если личность действительно нуль, то значит, и нечего так вопить против «Романовых», потому что это только ряд нулей, а если эта точка зрения не верна, если личность не нуль, то достаточно вспомнить, чем была Россия триста лет тому назад, когда народ призвал Романова спасти его, и чем стала она в конце ХХ в., чтобы опять-таки не очень уж орать против этих ненавистных «Романовых»: из крошечной страны, разбираемой и заливаемой кровью в бесконечной смуте, она выросла в гиганта, богатства которого неописуемы, пред которым лежало безбрежное будущее.
В общем, довольно благополучно прожили мы во Владимире до июня.
Наживин И.Ф. Записки о революции. ... (Библиотека русской революции) — Москва: Кучково Поле, 2016. С. 153-154.
Видел книгу в магазине. Все здесь прекрасно.
И плач по прекрасному царю.
И вранье про еврейские подписи с обязательным другом-евреем, чтобы избежать обвинений в антисемитизме...
И обличение "хамов".
И явное вранье про поголовное обличение и раздувание Романовых - не знаю как там во Владимире, а центральная пресса писала про это не так уж много и оценивала царя как личность уже мало кому интересную.
И вот этот свистеж про "народ", призвавший Романова, который его, оказывается, спас! Я уж не говорю про "маленькую страну" в начале 17 века.
И вот этот резкий переход в финале.
А далее оказывается, что автор знался с подпольем и пришел в большое возбуждение, когда пришла весть, что в ряде городов готовятся савинсковские восстания - на послезавтра. А Владимир восстать не смог, поздно сообщили. Бяда-бяда.
От издателя
Иван Федорович Наживин — один из крупнейших писателей русской эмиграции и единомышленник Л.Н.Толстого. "Записки о революции", впервые изданные в Вене в 1921 году, — это реальные наблюдения за революцией 1917 года, облеченные в безупречную литературную форму. В книге рассказывается, как реагировал на действия большевиков простой русский народ и интеллигенция и какие преступления совершались в ходе революции, приводятся беседы с крупными политическими и литературными деятелями того времени и собственные размышления автора о путях дальнейшего развития страны.
С точки зрения формы - ерунда. Я читал миллион абсолютно аналогичных воспоминаний, которые были ничуть не хуже литературно, хотя их авторы не были писателями. А сам Наживин, как подсказывает нам загнивающая Вики - известный писатель той поры, упорный консерватор, антикоммунист и белоделец. Собственно, это и по книге видно, там через строку - "большевики нелюди", "простонародье - тупые бездари и идиоты", "светлая несчастная интеллигенция", "какой же я красивый и умный".
Страшно были ликвидированы Ярослаль, Муром и Арзамас, и на нашем базаре появились победоносные красноармейцы, се без усов, конечно, в шлемах. украшенных красными лентами в знак полного торжества, и стали продавать бриллианты, плюшевые одеяла, господское платье, дорогие шторы, меха, золотые вещи. Мужички все это охотно покупали — нельзя, социалисты... (с. 155)
Оказывается, у нас и Муром теперь ликвидировали. И откуда плюшевые одеяла с золотом достали, в горящем Ярославле? И разве восстания подавляли в основном не отряды из Москвы? Сколько красноармейцев могли наводнить Владимир? Что за бред, автор думает, что читателю десять лет?
А вот про разговор с неким прозревшим после революции:
...Но стало голодно, большевики надоели, и решил я перевезти семью сюда, где похлебнее. И захотелось нам с женой перед отъездом из Тулы побывать на могиле Льва Николаевича Толстого: кто знает, может, никогда больше в те края и не попадешь, так неловко, знаете, как-то не проститься... Собрались, поехали. Графиня - мне показалось, знаете, что она очень нуждается, - очень любезно встретила нас, рассказала нам многое, а затем пошли мы на могилку. Подходим, а за решеткой, у самой могилки, яспонополянская молодежь сидит: бренчат на балалайке, плюют подсолнышками, визжат эти мерзкие песни свои. И, знаете, все это с эдаким подчеркиваньем пред буржуями: нате, мол, вам, ничего мы, мол, теперь не боимся и на все нам наплевать... А решетка вся исписана похабными надписями... Мы даже и к могиле подойти не решились — постояли так в отдаленьи да и пошли назад. И подумалось мне, знаете, что лучше бы уж на могилку и не ездить нам совсем, светлее бы на душе было... А приходим назад в усадьбу, смотрим; стоит в толпе мужиков Татьяна Львовна и что-то говорит с ними. Подойти близко показалось нам неловко, но из отрывков разговора поняли мы, что мужики требуют себе всей усадьбы уже, всей земли, а она усовещивает их, доказывает, что нельзя этого делать, что и без того вся земля им уже отдана даром Львом Николаевичем .. И подумать, что это те самые мужики, которые в день похорон несли пред собой его полотнище с надписью: «Лев Николаевич, память о твоем добре никогда не умрет среди нас!»... Как тогда все порадовались, что вот понял мужик наконец, кто его друзья, что вот почувствовал же он...
Я не стал разуверять милого человека в этой его иллюзии, не стал рассказывать ему, как в самой вечер похорон Льва Николаевича эти крестьяне явились к старой графине и попросили с нее... на чаек за то, что они целый день проканитенились с этой самой трогательной надписью, неся ее со станции до могилы!.. (с. 238-239)
А чо не так? Ноябрь был вообще-то, снег уже шел.
А картинка про гнусную молодежь, которая играет на гитаре и жрет семки на клабище
Хотя плевать... Буду ждать скидки на книгу, а лучше - скан.