Более известно, что Владимир Митрофаньевич любил писать стихи и с помощью этого таланта часто язвительно осмеивал соперников. Вот как, например, он пропесочил Штюрмера, назначенного царем вместо Сазонова.
Дипломаты растерялись —
Штюрмер в их вступает роль.
Deutschland, Deutschland uber alles!
Russland, Russland, lebe wohl!*
Друг российских фармазонов,
Проклиная Петроград,
Удалился лорд Сазонов
На финляндский водопад.
Нас спасает от кошмаров,
Болтовни и лишних нот
Ныне Бурхард Вольдемаров **
Штюрмер — русский патриот.
Шульцев нет, исчезли Шмидты,
Кто на плахе, кто в бою,
И остался для защиты
Он один в родном краю.
Это кажется обидным:
Есть погромче имена,
Но для них еще, как видно,
Не настали времена.
Stunner, Stunner — very shoking! ***
Шепчет Грей, идя в Гайд-парк,—
Говорят, Ордын-Нащокин,
А окажется — Бисмарк!
Он недаром с виду шельма,
Шерсть рыжа, как у лисы,
И, совсем как у Вильгельма,
Вверх закручены усы.
Ах, грядущий день неведом!
Мыслит, сумрачен и строг,
Светских дам кормя обедом,
Господин Палеолог.
Здесь случалось очень быстро
Много странных перемен,
Так про нового министра
Пишет в Лондон Бьюкенен.
Не напрасно ль мы старались,
И не сесть ли нам на мель...
Deutschland, Deutschland uber alles!
England, England, fare the well! ****
Да, едва ль когда прославят
Нас за то на небеси,
Что приказ посольский правит
Герр фон Штюрмер на Руси.
Вот когда подпишет мир он;
Нессельроде, Коцебу,
Миних, Остерман и Бирон
Зашевелятся в гробу.
Словно и не разлагались...
И послышится оттоль:
Deutschland, Deutschland uber alles!
Russland, Russland, lebe wohl!
* Германия, Германия, превыше всего!
Россия, Россия, убирайся к черту!
** Борис Владимирович. *
** Штюрмер, Штюрмер — очень странно!
**** Англия, Англия, прощай!
Это из отличной книги: И. В. Алексеева. Агония сердечного согласия. Л., «Лениздат», 1990 г. Конечно, сейчас в ней можно найти недостатки - эмоциональный тон советской "полемической" историографии, кое-где явные преувеличения. Например, судя по всему, Хвостов не получал назначения благодаря Андроникову, да и вообще, влияние его на царя преувеличено. Так же преувеличены попытки монархических кругов заключить сепаратный мир с немцами. Знаменитый немецкий погром в 1915 г. проходил на самом деле без участия полиции. Но в целом это скорее мелочи. К тому же сейчас в публицистике и истории наступил странный "антилиберальный крен", когда на российскую буржуазию того времени вешают всех собак за ее попытки добиться уступок у монархии. Это квалифицируется как "раскачивание лодки" и попытка захватить власть во время войны и вообще, фу и нельзя! Вдобавок утверждается, что через русских либералов напрямую действовала рука иностранцев, а значит, либералы не только эгоистичные переворотчики, но и предатели - в противовес "хорошему царю". Книга же Алексеевой воздает должное обеим сторонам, каждая из которых вела себя глупо и эгоистично и пыталась защитить свои собственные интересы. Весьма актуально.
Кстати, в книге вообще удивительно много стихов для исторической монографии, которые иллюстрируют настроения в России накануне революции.
За 21 неделю пребывания на посту Верховного Главнокомандующего в 1915 г. Николай II находился в Ставке примерно 9 недель, а в Царском Селе — около 7 недель. Остальное время он провел в разъездах, инспектированиях, смотрах формирующихся частей в тылу. За 14 месяцев (в 1916 г. и в начале 1917 г.) он пробыл в Ставке 7 месяцев и более 4 месяцев жил в Царском Селе. Такое «раздвоение» Николая II между верховным командованием и семейным очагом вредно отражалось на руководстве армией. Говоря языком одного известного всему Петербургу сатирического стихотворения, «царь катался из Царского в Ставку».
ПРОШЕДШЕЕ. НАСТОЯЩЕЕ. БУДУЩЕЕ.
Давно прошедшее
Горемыкин страной управлял как премьер,
Немцы шли через Вислу и Равку,
Дума тщетно ждала новых мер,
Царь катался из Царского в Ставку.
Прошедшее
Горемыкин все щелкал беззубой десной,
Получил вновь Распутин прибавку,
Депутатов созвать обещали весной,
Царь же едет из Царского в Ставку.
Настоящее
Горемыкина Штюрмер сменил, бюрократ.
Горемыкин убрался в отставку,
Гинденбург и фон Бюлов под Ригой торчат,
Царь из Царского выехал в Ставку.
Будущее
Депутаты весною рассмотрят бюджет,
Перейдем мы от мяса на травку,
Будут выпуски новых бумажных монет,
Царь поедет из Царского в Ставку.
А еще в книге самое исчерпывающее описание последнего русского царя, которое я встречал.
В 1914 г., в начале войны, последнему русскому императору Николаю Александровичу Романову было сорок шесть лет. Это был усталый, издерганный, никому и ничему не верящий человек, весь словно сотканный из противоречий. Люди, близко знавшие его в это время, резко расходились в определении некоторых свойств его характера, будучи единодушными в определении других. Многие считали, что он был неразвитым, недалеким человеком, неумным и плохо образованным. «Император Николай II,— утверждал один из крупнейших государственных деятелей его царствования С. Ю. Витте,— по нашему времени обладает средним образованием гвардейского полкового хорошего семейства». Другие, как, например, известнейший адвокат, выступавший в свое время защитником на процессе В. Ф. Засулич, А. Ф. Кони, полагали, что Николай II был «достаточно умным, точно так же он не был ограничен и необразован». «В беседе он проявлял такой интерес к литературе, искусству и даже науке и знакомство с выдающимися в них явлениями,— отмечал А. Ф. Кони,— что встречи с ним, как с полковником Романовым, в повседневной жизни могли быть не лишены живого интереса». Но все сходились в одном — за внешним лоском, воспитанностью, даже некоторой привлекательностью в обращении скрывался человек слабовольный и одновременно упрямый, коварный и лживый, с болезненным честолюбием относящийся к своему исключительному положению и в то же время крайне неуверенный в себе, жестокий и бессердечный к своим подданным правитель и преданный отец семейства, признающий только интересы этого семейства и эгоистически их оберегающий. Еще в начале царствования Николая II И. Н. Дурново, министр внутренних дел его отца, Александра III, с детства знавший нового царя, произнес по его поводу знаменательную фразу, обращаясь к С. Ю. Витте: «Ошибаетесь Вы, Сергей Юльевич, вспомянете меня — это будет вроде копии Павла Петровича, но в настоящей современности» .
Старый царедворец как в воду глядел: в труднейшие, переломные, кризисные для страны годы первой мировой войны и кануна революции Россией управлял человек, который, как и император Павел I, по самим свойствам своего характера был в этом качестве не только нежелателен, а нетерпим.
Николай II на этом крутом повороте истории каждый день и каждый час должен был принимать определенные (да или нет; за или против) решения. Начинать войну или пытаться сохранить мир ценой любых уступок Вильгельму II? Принимать или отвергать любые притязания рвущейся к политической власти буржуазной оппозиции? Цепляться за призрак самодержавной власти или занять позицию своего английского кузена Джорджи (Георг V) — «царствовать, но не править»? Хранить верность союзникам, тащась в колеснице Антанты, или обратиться к испытанному союзу с родственной по строю Германской империей? Пытаться подавить начавшуюся революцию или продолжать отсиживаться в Ставке? Принятие же этих определенных решений требовало большого политического мужества и воли и было затруднительно для человека, который утром отрицал то, что утверждал вечером, который в один день способен был (как это случилось 18 февраля 1905 г.) подписать три взаимоисключающих документа, который мог говорить ласковые и одобрительные слова своему министру, имея в ящике стола уже подписанный рескрипт о его отставке. Это было невозможно для человека, способного, во избежание истерик жены, дразнить общественное мнение страны нелепыми и бессмысленными назначениями на высшие посты в государстве людей по принципу своих и ее личных к ним симпатий или антипатий, безотносительно к интересам России.
Желание уйти от личной ответственности, свойственное Николаю II, вольно или невольно, хотел он этого или нет, соприкасалось с вероломством и даже предательством по отношению к людям, преданным династии Романовых и много сделавшим для ее спасения, как, например, П. А. Столыпин, а политическая нерешительность его граничила временами с трусостью. «Cest un lach, et un lacheur!» (Это трусость и [он] трус!),— сказал о нем один из правых членов Государственного Совета, убежденный монархист. Политическая нерешительность закономерно сочеталась в нем с желанием переложить все на волю провидения, доходящим до фатализма, до равнодушия и покорности судьбе. Эти качества, которые когда-то сделали Павла I добровольным узником Инженерного замка, загнали и Николая II в душные, увешанные фотографиями и уставленные безделушками комнатки Александровского дворца, разделили для него весь мир на «мы» (близкие и друзья близких) и «они» — все остальные.
Так он жил, чуждаясь независимых людей, замыкаясь от них в узком семейном кругу, занятом спиритизмом и гаданиями, смотря на своих министров, как на простых приказчиков, посвящая некоторые досужие часы стрельбе по воронам в Царском Селе, скупо и редко жертвуя из своих личных средств во время народных бедствий, ничего не создавая для просвещения народа и одарив Россию изобилием мощей, «окруженный сетью охраны, под защитою конвоя со звероподобными и наглыми мордами, тратя на это огромные народные деньги».
И так он правил, пользуясь образным выражением его современника, журналиста, сотрудника «Гражданина» и «Русского слова» И. И. Колышко, «переступая с ноги на ногу, переваливаясь с боку на бок, то цепляясь за призрак самодержавия, то бросая корону к ногам Гучкова, то опасаясь истерики жены, то глядя в лицо смерти... брел он, как сомнамбула навстречу своему року...».
Нерешительность и безволие царя, странным образом сочетавшиеся в нем с упрямством в некоторых частных вопросах, были бы только неприятны в рядовом человеке, но приобретали катастрофический характер для руководителя государства. «Жаль России. Жаль царя,— восклицал Витте.— Что он получил и что оставит? И ведь хороший и неглупый человек, но безвольный, и на этой черте его характера развились его государственные пороки, т. е. пороки как правителя, да еще такого самодержавного и неограниченного. Бог и Я...».
Исторический парадокс заключался в том, что в период, когда само неподкупное время отсчитывало последние годы, месяцы, дни существованию последних абсолютных монархий в Европе, когда весь ход исторического развития обусловливал необходимость их замены режимами более демократическими, народными, во главе Российской империи стоял человек, чьим политическим идеалом было неограниченное самодержавие образца XVI— XVII вв., а любимой исторической эпохой — эпоха «тишайшего» царя Алексея Михайловича. На костюмированных придворных балах дамы танцевали в убранных драгоценностями сарафанах и кокошниках; сооружался спешно Федоровский городок, имитирующий резные русские терема, всерьез обсуждался вопрос о введении Земских соборов — но на дворе был XX век, и эти жалкие попытки были обречены на провал. «Хозяин земли русской»,— писал о себе во время переписи 1897 г. Николай II, но с каждым годом его правления это утверждение было все дальше от истины. «Да я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа», — говорил в 1904 г. Николай II, а в 1916 г. ездил в Думу, представительное учреждение, существование которого вынужден был терпеть уже более десяти лет.
Но каждая уступка, каждый отказ от идеала самодержавия давались ему с немыслимым трудом, «через себя», и вызывали его ненависть к тем людям, которые, как ему казалось, вынуждали его к этим уступкам. В конце царствования Николаю II уже всюду виделись покушения на принцип самодержавности, что воспринималось им как личное оскорбление. И наоборот, любой проходимец, демагог мог рассчитывать на успех у последнего русского царя, если догадывался подыграть ему на струне «самодержавного самолюбия». Именно в этом, в первую очередь, а не в каких-то потусторонних сферах крылся корень расположения Николая II и его ближайшего окружения к Распутину.